Сорные травы

– Спасибо, – кивнул я. И смачно заехал гадёнышу по рёбрам правой рукой, левой вскользь добавил по уху От попаданий я испытал ни с чем не сравнимое удовольствие – всё же давно стоило осуществить операцию по принуждению к миру, как говорят натовские «войнотворцы».

И тогда Луканов заверещал во всё горло.

– Помогите! Бьют! Помогите! Вызовите охрану!

– Ну что ты орёшь? – весело сказал я ему на ухо, выкручивая руку и подталкивая к двери. – Что орёшь-то?

– Э-э-э… – задумчиво протянул Павел, когда я провёл скорчившегося Луканова мимо.

Склонившись к Сергею Васильевичу, я проникновенно добавил:

– Дальше, Шура, ваши рыжие кудри примелькаются, и вас просто начнут бить.

Дембельским аккордом с ноги запустил Луканова вдоль коридора. Крикнул вослед:

– Заявление принято.

Выдохнул.

И сразу полегчало.

Издалека за мной опасливо наблюдала старшая медсестра и сестричка из манипульки. Я им успокаивающе помахал рукой. Развернулся к Паше и склонил голову, ожидая вопроса.

– Достал Сергеич? – сочувственно поинтересовался реаниматолог.

– Уволился. И громко хлопнул дверью, – ответил я и приглашающе махнул рукой. – Заходи. Какими судьбами?

– Медицинскими.

Паша всмотрелся в моё лицо:

– Опа! А когда это он тебя?

Я пощупал вчерашний фингал и пробурчал:

– Это не он. Много чести. Жена постаралась.

– Оу, сочувствую. У меня тоже второй день скандал – все на взводе. Знакомые, незнакомые. Особенно после вчерашнего.

– А… та авария?

– Угу. Еле отпрыска удержал, чтоб остался дома и не шёл на митинг. Даже жена порывалась – уж насколько она у меня тяжела на подъём, а всё равно захотела поиграть в общественного деятеля.

– Скольких к тебе привезли?

– Да семеро лежат. Состояние стабильно тяжёлое. Думаю, троих не вытянем. Попал бы тот мажористый урод ко мне, я бы сам ему все провода из аппаратуры повыдёргивал. Твои молодцы – одного вчера хорошо сразу прооперировали. Да и травматологи хорошо постарались – но с таким травмами… Эх, – реаниматолог махнул рукой. – Глянуть на своего хочешь?

Я задумчиво посмотрел на стол. Желание возиться с бумагами улетучилось. После корриды с Лукановым адреналин бурлил в крови, и совсем не хотелось усаживать пятую точку для нудной бюрократической работы.

– Ну, пошли, – вздохнул я. – Посмотрю, как мои потрудились. Кто оперировал, Диана?

– Она, – блаженно зажмурился Паша. – Чудо, а не хирург. И как женщина просто конфетка.

– Не облизывайся, котяра, это мой прайд.

Павел хмыкнул. И пошёл чуть впереди, на ходу рассказывая, в каком состоянии вчера привезли пострадавших.

Всего автомобиль перемолол на остановке под три десятка человек, насколько я понял. Раньше такая толпа ни за что бы не скопилась в ожидании автобуса, но теперь, когда транспорт почти не ходит, очереди на остановках стали привычным явлением. Большая часть пострадавших попала в больницы в крайне тяжёлом состоянии – развезли по всем стационарам, где располагались хоть более-менее оборудованные реанимации. У нас всю ночь за пострадавших боролись – вроде сейчас чуть полегче. В других больницах дела похуже, есть уже первые умершие именно в больницах – на самой остановке, по слухам, остались пятеро. Кто бы мог подумать, что один дорогой автомобиль с бестолковым мажором за рулём может принести в мир столько горя.

Я краем уха прислушивался, но больше находился в своих мыслях. Перепалка с Лукановым всколыхнула воспоминания. Подумалось, что отец создал в больнице особую атмосферу, в которой выросли хорошие специалисты. Даже вон Паша – пришёл разгильдяй разгильдяем, которому лениво было не то что прочитать статью из толстого медицинского журнала, но даже нормально заполнить историю. А сейчас такого реаниматолога с радостью возьмут и в столицу.

С реаниматологами вообще сложно. Убитое медицинское образование, благодаря деятелям вроде бухгалтерши-министра из Минздрава, практически подпихивает их в пропасть дилетантизма.

По анестезиологам-реаниматологам модернизация и реформы проехались круче всего. Обычному реаниматологу приходится работать практически со всем спектром критических состояний – к ним попадают и после автомобильных аварий, и после неудачно выпитой бутылки метилового спирта, и после хитросделанного нелегального аборта, и после сложной операции. Если у реаниматолога много-много совести, то он будет всю жизнь пытаться объять необъятное – и учиться, учиться, учиться. Закапываться в толстенные медицинские книги и журналы, кататься по полям и весям родины на конференции, чтобы не то что узнавать последнее, но хотя бы частично догонять вчерашний день.

Но таких врачей очень мало. Больнице повезло – я покосился на бодро вышагивающего Пашку, – что заведующий реанимационного отделения именно такой подвижник. Потому что большая часть врачей плюют на безнадёжную гонку и действуют по принципу: «Век живи, век учись – дураком умрёшь».

Я неожиданно даже для самого себя спросил:

– Паш, как у тебя в отделении народ? Держатся?

Реаниматолог коротко глянул на меня, пожевал губами и раздражённо бросил: