Сорные травы

Посидели минуту в тишине. Я не стал мешать разговорами – видимо, Николаю было кого вспомнить, помянуть. Да и Вадим сидел такой сосредоточенный, как будто у него тоже свой мемориал.

Николай тяжело вздохнул и накапал по чуть-чуть в рюмки. Глянул исподлобья на Вадима и неожиданно улыбнулся:

– Хорошо сидим!

Я отозвался с мрачной усмешкой:

– Пир во время чумы прям.

– И хорошо, – кивнул Вадим. – Если пируем, значит, ещё подёргаемся.

Инструктор ухватил гитару за гриф и протянул психиатру:

– Вад, сыграй что-нибудь, а? – ткнул пальцем в сторону окна. – А то с этой тишиной за окном вообще тошно.

– Можно, – мягко и задумчиво пробормотал Деменко. – Даже есть под настроение…

И без паузы заиграл. Три стандартных дворовых аккорда неожиданно сменились септимой, затем ещё раз по кругу, но четвёртым аккордом на репризе стал ещё более вычурный. Странная мелодия, собравшая в себя капельку востока, туманный жёсткий ритм питерских дворов и что-то совсем незнакомое.

И Вадим негромко запел:

Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,
У него два раненья пониже спины,
Гиппократова клятва, ланцет и пинцет,
Он певец просвещённой страны.
Нынче вечером в опере Патти поёт,
Доктор Ватсон у стойки имбирную пьёт,
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,
У него ни детей, ни жены.

Вот уж и вправду пир во время чумы. Только и остаётся песни петь. Я встал из-за стола и выглянул во двор. Ветер катил призрачные жёлто-зелёные волны. Асфальт угадывался еле-еле. Хлорное облако, похоже, достигло пика концентрации. Надеюсь, пронесёт. Знать бы ещё, как там Машка. Посмотрел на телефон – вместо палочек сигнала чернели буквы «нет сети».

Холмс уехал, и некому выйти на бой
Против древнего мрака с козлиной губой.
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны

—Он эксперт по делам сатаны.

Тут портовые девки хохочут во мрак,

Пострашнее любых баскервильских собак,
Тут рассадник порока, обитель греха,
Человечья гнилая труха.

Неожиданно гитарный бой поменялся. В аккордах возникли атональные нотки. Да и голос Вадима стал злее. Со злостью, особо чётко печатая слова, Деменко допел последний куплет:

Для того ли в Афгане он кровь проливал
И ребятам глаза закрывал.

Сквозь туман пробивается утренний свет

—Миссис Хадсон вздыхает и чистит ланцет,
Нынче столько работы у этих врачей,
Даже вечером отдыха нет!

Так же резко, как начал, Вадим бросил петь и одним гибким движением встал из-за стола, одновременно протягивая гитару владельцу:

– Держи, зараза, инструмент. Разбередил душу. Давно не играл.

– Давно, – согласился Николай, с удовольствием поглядывая на Вадима. – Хорошая песня. Спасибо. Помнишь, как она мне нравилась?

– Помню, помню, – проворчал Вадим.

– А что за песня? – заинтересовал я. – Ни разу не слышал.

– Слова Марии Галиной, – коротко ответил психиатр.

– А музыка чья? – допытывался я.

Вадим не ответил, ухватившись за бутылку коньяка и разливая спиртное по рюмкам.

– Его музыка, – улыбнулся Николай. – Его. Хорошая песня, хоть и мрачная. Честная.

Мы замолчали, рассматривая отблески коньяка в рюмках. Я искоса поглядывал на Вадима. Тот мрачно смотрел в окно. Николай водил пальцем по скатерти – то ли убирая крошки, то ли что-то рисуя.

Тишина действовала угнетающе. Возникло дурацкое желание уронить вилку, ложку, да хоть рюмку разбить – лишь бы хоть какой-то звук изорвал беззвучие в клочья. Казалось, что даже за стеной, в зале, где собрались беженцы, люди стали тише дышать и прекратили перешёптываться. И только я собрался что-то сказать, чтоб прервать мучительно тягучую паузу, как с улицы донёсся звук.

Странный.

Невозможный.

Противоестественный.

Стук, стук, звяк, стук, звяк…

Звонкий перестук каблучков по асфальту. Как будто сейчас там, в мутном зеленоватом тумане, девушка на высоких шпильках с металлическими набойками спешит домой или на работу, а может, и на свидание.

За стеной кто-то из женщин взвизгнул – тихо, сдавленно.

Накатила волна безотчётного ужаса. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а следом за ними холодная капелька пота пересчитала большую часть позвонков.

– Что это? – недоумённо и немного испуганно спросил Вадим.

Я зябко пожал плечами.

– Сейчас там никого быть не может, – просипел тихо психиатр.

Я попробовал ему ответить и понял, что у меня самого сдавило горло. Откашлявшись тихо, я прошептал:

– Может, ветер какую-нибудь железку качает?