Сорочьи перья (СИ)

Но в то же время мертвец выглядел радостным — от того, что может поговорить с человеком. Рогнеда попыталась представить, каково ему тут проводить тоскливые глухие ночи в одиночестве и почувствовала, как по спине пробежал холодок. Никому такой судьбы она бы не пожелала.

— Коль ты хороший человек, почему не нашел себе приют у Белобога? — спросила Рогнеда пытливо.

— Люблю я этот мир, — бесхитростно отвечал тот. — Да брось, я и сам знаю, что все не так просто… Отец мой священником был, и брат в попы пошел, сейчас вам служит. И делает это исправно, я уж слежу по мере сил… Было у меня неоконченное дело — убийцу моего не нашли, да и вряд ли найдут теперь. Столько лет прошло, его уж могила забрала наверняка. А я все остаюсь…

— За что же тебя убили? — спросила Рогнеда.

— Пьяный он был, денег хотел. А у меня их не было, да только тот мужик уверен был, что у поповского сына всегда золото найдется… Ложь все это, клевета. Он с досады меня и зарезал! — Мертвец запросто оттянул ворот рубахи, показывая темный шрам. — Не знаю, кто это был. Пришлый. Имени его уж точно не допытался…

— И не жалко тебе тут оставаться? — сочувственно вздохнула она.

— А и не жалко! — заупрямился покойник. — Видишь, тебе помог, чтоб тебя не обидели… и не зарезали, как меня когда-то. Значит, для чего-то я тут сторожу погост!

Он аж светился от гордости, и Рогнеда невольно кивнула. Весь ее страх постепенно улетучивался, потому что выглядел этот мертвец как простецкий парень, какие свистели ей вслед да тянули танцевать на праздники. И хотя разило от него потусторонним холодом, Рогнеда с интересом слушала его рассказы и прибаутки. Про людей, которых она не знала или знала уже стариками — как древнего священника из стоявшей рядом церквушки. Времена раньше были такими, что чародейства в них случалось куда больше, чем теперь, когда ворожить можно было только служителям Белобога, а мертвец с охотой рассказывал Рогнеде, как они веселились на языческие праздники, как гадали, пытаясь узнать судьбу…

— Заглядывай еще ко мне, как захочешь, — предложил мертвец, когда начало алеть небо. — Всегда будешь гостьей желанной… Пожалуйста! Уж не подумай, что я тебе смерти желаю, нет, вовсе нет! — испуганно добавил он, замотав головой.

Рогнеда, улыбнувшись, пообещала.

Он пропал с первым лучом солнца, и остался только тихий мрачный погост.

========== 15. похороны кукушки ==========

Глафиру хоронили.

Пели, вздыхали, слезы лили настоящие, не кукушкины. Сгибались, будто кланялись и распрямлялись гибко, как молодые деревца под сильным ветром. Когда зарывали, все причитали, будто и правда грехи отмаливали, и Глафира тоже шептала, как и прочие девушки, закапывавшие под могучей старой яблоней свои маленькие травяные куклы. Она думала о том, как однажды ее будут хоронить, насыпая сверху землю, и что-то в груди в испуге дрожало, а в глазах темнело.

Потом они кумились. Целовались под согнутой коромыслом березкой, подарки отдавали. Глафира всунула в руки подруге, Иришке, расшитый ей платок, улыбнулась робко, понадеявшись, что та не обидится на кое-где неровные стежки — хозяйка из Глафиры была не лучшая. В ответ ей отдали скромные бусы из древесных шариков, гладких, красивых, ловко перекатывающихся между пальцами. Жалко потом будет возвращать…

От поцелуев и объятий кружилась голова, и Глафира потом отошла в сторонку. Праздники она любила, любила тесный круг подруг, в котором спрятаться можно от тоскливых дней. А дни и правда стали тревожные: войну объявила людям нечисть, пошла на их деревни и города, и вел их царь Кощей, и так странно Глафире было проводить старые обряды, когда на них надвигалось что-то жуткое.

Даже татар она так не боялась — те, уж конечно, чудовищные безбожники, однако все же люди. Без клыков и когтей, с одними только мечами, как дядька Ратиша ковал, пусть и изогнутыми чуть иначе — у отца дома хранилось с прошлой войны с монголами. А вот нечисть… уволочет, растерзает, заживо съест. Глафира содрогнулась. Может, и могилы никакой не будет, потому что ни косточки целой от нее не оставят, все обглодают.

— Ай, красавица, что сидишь тут у воды, пригорюнилась, — позвал ее молодецкий радостный голос. Глафира вскинула голову от водного отражения и посмотрела на какого-то парня.

Красивый, сильный, у его пояса клинок висел, а улыбался так нагло и пронзительно, что Глафире захотелось взгляд отвести, словно это неприлично было. Проглядывалось в его чертах что-то такое северное, как будто его лицо вытесали суровые ветры, но поблескивающий янтарный взгляд все смягчал. Он поглядывал на Глафиру ехидно.

— Откуда ты здесь? — оторопев, спросила она.

На похороны кукушки только девушки ходили, и иногда парни прокрадывались подглядывать, хотя таинства были совсем не такие любопытные, но все равно их влекли. Однако этот не был из их деревни, чужой, пришлый.

— Странник я, — сказал он. — Вольгой меня зовут. Хотел с вашим старостой поговорить, а тут смотрю — такие красавицы ворожат, колдуют.

— Мы не ворожим! — испугалась Глафира. — Не ведьмы мы!