Сорок одна хлопушка

– Если речь о холуях, то холуи все, – как ни в чём не бывало сказал Яо Седьмой. – Я ещё куда ни шло: если продаю, то только себя, а есть люди, которые и жену, и сына продали.

Лицо отца аж посинело, и он, стиснув зубы, сказал:

– Ты это о ком?

– Я-то о себе, старина Ло, а ты чего всполошился? – загадочно проговорил Яо Седьмой. – Слыхал я, ты вскоре жениться собрался?

Отец схватил со стола тушечницу и метнул в Яо Седьмого, все тоже вскочили.

Злобное выражение на лице Яо Седьмого вскоре сменилось змеиной улыбочкой, и он ехидно сказал:

– Ну ты, брат, разошёлся. Пока старое не уйдёт, новое не появится. Ты человек представительный, директор предприятия, для тебя найти девственницу – раз плюнуть. Это дело предоставь мне, в чиновники я не гожусь, а вот сватать – мой конёк. Я считаю, Сяо Хань, надо твою младшую сестру выдать за Ло Туна.

– Мать твою, Яо Седьмой! – вспыхнул я.

– Управляющий Ло… нет, следует называть тебя управляющий Лань, – сказал Яо Седьмой. – Ты у нас в деревне наследный принц.

Отец хотел было рвануться вперёд, но его опередил Сяо Хань. Он схватил Яо Седьмого за руку и резко развернул назад, тело Яо Седьмого само собой повернулось, и голова наклонилась вниз. Подталкивая его, Сяо Хань сделал несколько шагов до входной двери, потом наладил ему согнутыми коленями под зад, одновременно применив силу и сверху, и Яо Седьмой вылетел, как пуля, за ворота, растянулся на земле и с трудом поднялся на ноги.

В пять часов пополудни вот-вот должна была начаться торжественная церемония поклонения гробу. Мать, ухватив за загривок, вернула меня к гробу и усадила на место почтительного сына прямо перед ним. На квадратном столике позади гроба зажгли две большие, с редьку, свечи из бараньего жира, их пламя колыхалось, и вокруг распространялся овечий дух. По сравнению с ними свет масляного светильника казался слабым, как свет на заду светлячка. На самом деле в гостиной дома Лао Ланя висела ветвеобразная хрустальная люстра с двадцатью восемью патронами, а вокруг неё – двадцать четыре люминесцентные лампы, и если включить их все, можно чётко разглядеть ползающих по полу муравьёв. Я понимал, что электрические лампы не создают атмосферы таинственности, поэтому надо зажигать свечи. В колеблющемся пламени свечей сидящая напротив Тяньгуа диковинным образом ещё меньше стала похожа на человека. Чем сильнее я старался не смотреть на неё, тем сильнее хотелось, и чем больше я смотрел, тем больше она казалась непохожей на человека. Её лицо, как зыбь на воде, постоянно менялось, черты всё время меняли расположение и форму. Она походила то на птицу, то на кошку, то на волка. Но я заметил, что она не отводила глаз от меня ни на секунду. Страшнее всего стало, когда мне показалось, что она будто бы сидела на маленькой табуретке, ноги сильно изогнуты, тело наклонено вперёд – самая что ни на есть поза хищного зверя перед прыжком. И в любой момент могло произойти следующее: она быстрее молнии бросается на меня всем телом, перепрыгивает через таз с горящими в нём деньгами, обхватывает руками мою шею, с хрустом кусает моё лицо, словно разгрызая редьку, и отъедает начисто голову. Потом с рычанием показывает своё истинное обличье, выпустив похожий на большую метлу хвост, выбегает на улицу, и через секунду её и след простыл. Я понимаю, что настоящая Тяньгуа давно умерла, и это лишь злой дух в её личине сидел там и ждал подходящего случая. Потому что я, Ло Сяотун, ребёнок необычный, я – ребёнок, который ест мясо, и моя плоть гораздо вкуснее, чем у обычного ребёнка. Когда-то монах, собиравший подаяние, объяснил воздаяние по закону сансары, он сказал так: поедатель мяса, в конце концов, поедателем мяса и будет сожран. У этого монаха, мудрейший, тоже были некоторые духовные достижения, в наших краях таких было поистине немало. К примеру, тот, что рассказал про воздаяние, в самые сильные холода сидел в снегу голый по пояс, скрестив ноги, без еды и без питья целых три дня и три ночи. Многие сердобольные тётушки, боясь, что он замёрзнет насмерть, принесли одеяла и хотели укутать его, но увидели, что он сидит с цветущим видом, от головы его идёт пар, словно от маленькой печурки – какое тут одеяло? Некоторые, конечно, говорили, что этот монах принимает «пилюли огненного дракона», а это вовсе не его собственное достижение. Но кто видел «пилюли огненного дракона»? Сказки это, одно слово, а вот его, сидевшего на снегу, я видел своими глазами.