Сорок одна хлопушка

В те дни мы с сестрёнкой были дорогими гостями в деревне, нас угощали всем лучшим. Мы ели верблюжий горб – он весь из сала, ели овечий хвост – целиком и полностью сало, ели мозг лисы – сплошная хитрость; вкусности следовали одна за другой, мудрейший, но должен сообщить вам, что в доме папаши Чэн Тяньлэ мы не только наелись отвара на костях, каждый выпил ещё по чашечке горького зеленоватого вина. Папаша Чэн Тяньлэ ничего не сказал, но я сам догадался, что это настойка из желчного пузыря леопарда, а целый котёл костей – это полный набор его костей. Теперь мы с сестрёнкой – люди, съевшие желчный пузырь леопарда, и если прежде наша храбрость была маленькой, как мышка, то теперь мы стали безумно храбрыми.

Деревенские кормили нас лучшей едой, чтобы в нас дышала каждая клеточка, чтобы мы стали безумно храбрыми, и, хотя никто ничего не говорил, мы ясно поняли, зачем они так нас кормят. Наевшись досыта прекрасной еды, мы в знак благодарности не раз невнятно бормотали:

– Хозяева и хозяюшки, дядюшки, тётушки, старшие братья и сёстры, подождите. Мы, брат и сестра, глубоко изучим историю, чётко поймём, что нужно делать, у нас есть враг, которому нужно отомстить, и есть добро, за которое нужно отблагодарить!

Каждый раз после этих слов в груди что-то начинало безостановочно торжественно клокотать, кровь во всём теле тоже чуть не закипала. На лицах наших слушателей появлялось взволнованное выражение, глаза сверкали, разносились хмыканье и тяжёлые вздохи.

День мести близился.

День мести наконец наступил.

В тот день в конференц-зале мясокомбината проводили собрание по перестройке. После этого собрания находившийся в коллективной собственности всей деревни мясокомбинат мог стать акционерным обществом. У нас с сестрёнкой тоже было двадцать долей, мы тоже были пайщиками. Много говорить о таком нет нужды. Об этом собрании люди могут рассказывать друг другу лишь из- за нашей с сестрёнкой мести. Достав из-за пояса ножик в форме бычьего уха, я громко провозгласил:

– Лао Лань, верни моих родителей!

Сестрёнка вынула из рукава старые ржавые ножницы – перед этим я предложил сестрёнке поточить их, но она отказалась, сказав, что ржавыми ножницами можно вызвать столбняк, – и громко повторила:

– Лао Лань, верни моих родителей!

И высоко подняв нож и ножницы, мы устремились к державшему речь на трибуне Лао Ланю.

Сестрёнка споткнулась о ступеньку трибуны, упала, ударившись носом, и громко заплакала.

Прервав речь, Лао Лань подошёл и взял сестрёнку на руки.

Он раскрыл пальцами её рот, и я увидел на губе ранку величиной с соевый боб и окрашенные кровью зубы.

Это случилось внезапно и полностью расстроило все мои планы. Я ощутил себя шиной, проткнутой шилом, вся переполнявшая меня ярость сдулась. Но я был не согласен, чтобы всё этим закончилось, в противном случае как поддерживать отношения с односельчанами, да и перед родителями стыдно. Изо всех сил сдерживаясь, с высоко поднятым ножом я шаг за шагом приближался к Лао Ланю. В голове вдруг возник образ отца, приближающегося к Лао Ланю с топором, мне казалось, что я и есть отец. Лао Лань вытирал Цзяоцзяо слёзы и утешал её:

– Хорошая девочка, не плачь, не плачь…

При этих словах у него вдруг потекли слёзы. Он передал Цзяоцзяо сидевшей в первом ряду парикмахерше Фань Чжаося:

– Отнеси её в медпункт, пусть окажут помощь.

Фань Чжаося приняла Цзяоцзяо, у Лао Ланя освободились руки, он поднял старые ножницы и забросил их на трибуну. Потом взял стул, подошёл ко мне, поставил стул, сел на него и, похлопав себя по груди в области сердца, позвал:

– Иди ко мне, племяш Сяотун.

И закрыл глаза.

Я смотрел на его свежевыбритую бугристую голову, на свежевыбритый подбородок, а также на укушенное отцом ухо, на слёзы, под его всхлипы катящиеся по лицу, и сердце вдруг охватила скорбь, и в голову пришла постыдная мысль броситься на грудь к этой сволочи и горько заплакать. Я вдруг понял, почему отец запустил топором в лоб матери, но рядом с Лао Ланем ударить ножом было некого, с людьми у сцены я не враждовал, никого подходящего не было. Как быть? Вот уж поистине безвыходных положений не бывает, как раз в этот момент в конференц-зал большими шагами вошёл телохранитель Лао Ланя Хуан Бяо. Этому ублюдку, который, как говорится, «кормится от добычи тигра», укокошить тебя – всё равно, что Лао Ланю руку отсечь. Я высоко поднял руку с ножом, и тут он налетел на меня. Я что-то пролепетал, и в глазах потемнело. Я уже рассказывал, мудрейший, о том, какой Хуан Бяо мастер боевых искусств, я же тогда был маленький и тщедушный. Разве мог я соперничать с ним? Мой нож уткнулся ему в живот, но он перехватил мою руку, тут же вывернул вверх, и сустав, мать его, с хрустом выскочил.

Так никчёмно завершилась моя месть.