Сорок одна хлопушка

Нынче этот ублюдок был далеко не простым деревенским старостой. Ходили слухи, что город уже включил нашу деревню мясников в новую зону экономического развития, привлечены большие иностранные инвестиции. Построено немало промышленных предприятий и высотных домов, выкопано огромное искусственное озеро. По озеру курсировали прогулочные кораблики в форме гусей и утят. Берега озера застраивались дачами оригинальной формы и продуманного дизайна, прямо как из сказки. Жившие там мужчины разъезжали на шикарных лимузинах – «Мерседесах», «БМВ», «Бьюиках», «Лексусах» или на худой конец на «Хунци».[44] Тамошние обитательницы разгуливали с дорогущими собаками – пекинскими болонками, пуделями, шарпеями, карликовыми папильонами, а также с огромными и свирепыми, как тигры, псами, что больше смахивали на овцу, а не на собаку. По берегу озера прогуливается белокожая, изящная красавица с двумя тибетскими мастифами на поводке, эта милая «вторая жена» идёт, отклонившись назад, словно скользит на водных лыжах или пашет землю в поле. В этом обществе, мудрейший, те, кто трудится не покладая рук, могут заработать очень немного, а другим и того не заработать, только и могут, что прокормиться, а разбогатеть, стать «денежными мешками» способны лишь наглые и бессовестные люди с чёрной душонкой. Для таких ублюдков, как Лао Лань, и деньги есть, если пожелаешь, и слава, и влияние – скажи, есть ли ещё справедливость в этом мире? – Мудрейший молча усмехнулся. – Я понимаю, такой гнев ничего не стоит, это всё равно что «нищему выражать ненависть бедняка, скрипя зубами», но я на таком уровне и пребываю. Возможно, после того, как я постригусь в монахи и буду три года совершенствоваться в вере, я смогу прийти к покою и миру. Я человек простой, мудрейший, говорю то, что есть, за одно это меня можно взять в ученики. Если мне не удастся достичь прозрения, можешь прогнать меня своим посохом. Ну сам посуди, мудрейший, этот бандит Лао Лань взаправду обзавёлся ружьём производства местных умельцев – так он из него и палить начнёт или храм Утуна, возведённый его предками, превратит в скотобойню, где кровь льётся рекой. Я знаю, на что способен этот человек, ясное дело. Он принял это ружьё с толстым стволом из рук одного из своих приспешников, вечно потного и тяжело дышащего. Это даже не ружьё, а, можно сказать, целая пушка, хоть и выглядит не очень, но оружие грозное. В своё время у моего отца тоже было такое. Изрыгая брань, Лао Лань вращал жёлтыми, как позолоченные шарики, глазами: одет и обут по-европейски, но изъяснялся как натуральный бандит. Прицелившись в сбившихся в кучу страусов, которые, наклонив головы, с любопытством посматривали на него, он яростно нажал на спусковой крючок. Но как раз в этот момент на нос ему упал птичий помёт. Он втянул голову, ствол задрался, из него вылетел сноп пламени – и россыпь дроби ударила по плиткам навеса над воротами храма. Под жуткий грохот за внешней стороной порожка всего в паре шагов от нас посыпались осколки черепицы. Я задрожал от ужаса, изо рта невольно вырвался какой-то нечленораздельный звук. Народ же, мудрейший, по-прежнему и ухом не повёл. Что-то громко тараторивший Лао Лань отшвырнул свою «пушку» на землю, вытер помёт с лица поданным кем-то из подчинённых полотенцем и, задрав голову, уставился в небо, где плыли стаи чёрных туч. В просветах между ними небо казалось тёмно-синим, как чернила. Шумно галдя, с севера на юг пролетела стая сорок с белыми брюшками. Именно они уронили помёт Лао Ланю на нос. Слышно было, как один из его подчинённых сказал:

– Это сорочий помёт, почтенный, сорочий – большое счастье.[45]

– Вот подхалим, мать его, несёт всякую чушь! – взъярился Лао Лань. – Дерьмо это, хоть и сорочье! Заряжай давай, сейчас я всю эту шайку посбиваю! – Один его работник, встав на правое колено и устроив ружьё на поднятом левом, принялся насыпать в ствол порох из лоснящейся пороховницы, сделанной из тыквы-горлянки. – Больше насыпай, полную, мать его! – орал Лао Лань. – У меня нынче день не очень удачный, грохну пару раз, чтобы отогнать невезение.

Прикусив нижнюю губу, работник стальным шомполом утрамбовывал порох. Подошла Фань Чжаося с ребёнком на руках и принялась ругать Лао Ланя:

– Чем ты, чёрт возьми, занимаешься! Цзяоцзяо уже измучилась и всё понапрасну.

Моё сердце затрепетало, сознание исполнилось замысловатым смешением гнева и горечи. Оказывается, они тоже назвали дочку Цзяоцзяо, именем моей сестрёнки. Не знаю, намеренно или нет, с добрым умыслом или худым, передо мной предстало милое личико сестрёнки, искажённое болью перед кончиной. К ним подошёл сотрудник Лао Ланя, миловидный молодой человек, который учтиво, но решительно заявил:

– Управляющий Лань и вы, госпожа, вам не стоит больше тратить здесь время. Нам нужно проследовать туда, где все собрались, чтобы провести представление со страусами. Если мы сможем успешно провести его, то, возможно, получим благоприятные отзывы и даже подготовим эту программу на следующий год.