Сорок одна хлопушка

– Да он, как бандит, разошёлся, – недовольно бросила Фань Чжаося, восхищённо поглядывая на этого молодого человека. Лао Лань вытаращил глаза:

– А что значит, как бандит? Как нынче без этого? Если сюцай[46] восстаёт против установлений, ему и десять лет не преуспеть на экзаменах; а если бандита что-то не устраивает, он пальнёт из пушки – и готово! Ты чего ещё возишься? – рыкнул он на заряжавшего ружьё. – Зарядил, так давай сюда! – Работник, держа оружие обеими руками, осторожно поднёс его Лао Ланю. Тот повернулся к Фань Чжаося: – А ты отойди с Цзяоцзяо подальше и уши ей закрой, не хочу, чтобы ей барабанные перепонки повредило.

– Мать твою, ну ровно пёс, что никак не отучится жрать дерьмо, – пробурчала Фань Чжаося, отступая с Цзяоцзяо в сторону. Эта прелестная девчушка протянула ручонку и звонко выкрикнула:

– Папа, я тоже хочу стрелять из пушки!

Лао Лань поднял ружьё и прицелился в страусов, бормоча:

– Твари пернатые, гады неблагодарные! Раз танцевать не танцуете, отправляйтесь-ка к почтенному Янь-вану!

На уровне его груди вдруг разорвался тёмно-жёлтый огненный шар, раздался жуткий грохот, и поднялось облако чёрного дыма. Куски разорвавшегося ружья разметало во все стороны, долговязый Лао Лань на какой-то миг застыл, потом рухнул навзничь. Фань Чжаося взвизгнула и уронила Цзяоцзяо на землю. Стоявшие вокруг замерли, растерянно переглянулись, а потом ринулись вперёд, словно позабыв другие слова и крича на все лады лишь одно:

– Управляющий Лань! Управляющий Лань!..

Хлопушка восемнадцатая

Подчинённые подняли Лао Ланя под руки. Весь в крови, лицо чёрное от копоти, он вырывался и раздражённо вопил:

– Мои глаза! Мои глаза! Мои глаза не видят… Эх, третий дядюшка, не видит тебя твой племянник…

Вот уж поистине глубокие чувства питает к своему третьему дядюшке этот ублюдок. И неудивительно, большая половина его предков из рода Лань расстреляна, несколько умерли в последовавшие тяжёлые времена, один лишь третий дядюшка, которого он и в глаза не видел, сиял у него в голове как настоящее божество. Работники засунули его на заднее сиденье «Бьюика». Фань Чжаося с ребёнком на руках села вперёд рядом с водителем. Лимузин, накренившись, выполз на шоссе и под вой сирены рванулся на запад, расстроив ряды группы на ходулях. Один шагавший на ходулях мужчина отпрыгнул на обочину, ходули провалились в жидкую грязь у дороги, и он на глазах у всех повалился на землю. Его вытащили другие артисты на ходулях, которые прыгали по твёрдой поверхности шоссе и протянули ему руку помощи. При этом я вспомнил праздник Середины осени десять лет назад, как мы с сестрёнкой вытаскивали саранчу, вонзавшую хвосты в твёрдую поверхность дороги, чтобы отложить яйца. Мать к тому времени умерла, отца арестовали, и мы с сестрёнкой остались одни. Мы пошли в Наньшань за минами, и, когда в сумерках брели по дороге, на востоке поднималась серебристая луна, а на западе садилось большое красное солнце. Животы подводило от голода, на душе – уныние. Задувал осенний ветерок, по обочинам скорбно шелестели листья посевов на крестьянских полях. Мы с сестрёнкой выкапывали на дороге саранчу, брюшко которой при этом сильно растягивалось. Поджигали немного сухой травы и бросали эту саранчу с растянутым брюшком в огонь. Она выгибалась на огне, и очень скоро чувствовался особый аромат. Тяжки прегрешения мои, мудрейший, я понимаю, что съесть самку саранчи в период кладки яиц – это всё равно что проглотить сотни маленьких саранчат. Но если бы мы не ели саранчу, мы могли бы умереть с голоду. Этот вопрос я не прояснил для себя до сих пор.

Мудрейший глянул на меня одним глазом – взгляд острый, а что он значит, неясно.

Артисты на ходулях из колонны, пришедшей с запада, относились к ресторану Сянманьлоу – на белой униформе и высоких поварских колпаках красовалось название этого ресторана. Ресторан этот, мудрейший, очень старый, может предложить полный набор блюд китайской и маньчжурской кухни. Предок шеф-повара этого ресторана служил старшим поваром во дворце императоров династии Цин, сам он искусен необычайно, но и характерец будь здоров. Одному гонконгскому гранд-отелю не удалось переманить его даже за ежемесячную зарплату в двадцать тысяч гонконгских долларов. Каждый год сюда приезжают группы японцев и тайваньцев, чтобы насладиться всеми блюдами маньчжурской и китайской кухни. Только в этих случаях он сам появляется на кухне, а обычно сидит в зале, попивая улун[47] из чайника красной исинской глины, от чего зубы у него почернели и стали словно лаковые. Артистам на ходулях не повезло, на лужайке ходули вязли в земле, и порядка в колонне совсем не стало. Этой команде из западной части города соответствовала колонна фабрики Лэкоуфу по производству ветчинной колбасы из восточной, человек тридцать, которые держали за красные шнуры огромные красные воздушные шары в виде колбасы. Эти шары обладали немалой подъёмной силой, и казалось, что эти люди ступают на цыпочках и могут в любой момент взлететь в небесную синеву.

* * *