Сорок одна хлопушка

Вечером через три дня после празднования Нового года мы всей семьёй сидели за круглым складным столиком и поджидали Лао Ланя. Того самого Лао Ланя благородного происхождения, чей третий дядюшка прославился на весь свет размерами своего инструмента, того самого Лао Ланя, злейшего врага отца, который сломал отцу палец, а отец откусил ему пол-уха. Того самого изобретателя методов впрыскивания воды под давлением, окуривания серой, отбеливания перекисью водорода, вымачивания в формальдегиде, которого прозвали академиком Ханьлинь в скотоубойном деле, который стал старостой деревни и вывел её жителей на дорогу процветания и слово которого было в деревне законом. Того самого Лао Ланя, который обладал непревзойдённым авторитетом. Того самого Лао Ланя, который научил мать управлять мотоблоком, который совокуплялся в кресле с парикмахершей Фань Чжаося, который собирался перестрелять всех страусов. Того самого Лао Ланя, при мысли о котором у меня сразу становилось муторно на душе, глубокоуважаемый мудрейший.

Сидеть за столом, ломящимся от курятины, утятины и рыбы, когда не можешь ничего съесть, беспомощно смотреть, как от всего этого постепенно расходятся жар и аромат, а есть не разрешается – это, наверное, самая мучительная на свете пытка, от которой расстраиваешься, нервничаешь и злишься. И в самом деле, я когда-то поклялся: если мне будет дана вселенская власть, я всех пожирателей свинины изведу. Но это я сказал в крайнем раздражении после того, как объелся свинины и страшно мучился животом. Люди – скотина ещё та, что и когда они говорят, зависит от обстановки, все это знают и признают, что так оно и есть. Мне тогда стоило лишь подумать о свинине, как тут же резко подступала тошнота и усиливалась боль в животе, что тут странного, раз слова недовольства вылетали без раздумья? Не говоря уже о том, что мне было всего десять лет – неужто вы надеетесь, что десятилетний мальчишка знает цену своим словам, как император, и не позволит изменять уже сказанное? В тот день, когда мы вернулись из салона красоты «Мэйли», мать подала недоеденную утром свинину, я, еле вынося боль в желудке, торжественно заявил матери:

– Свинину я больше не ем, если хоть раз дотронусь до свиного мяса, сам буду свинья!

– Вон как! – издевательски произнесла мать. – Мой сын побрил голову, отказывается от свинины, глядишь, уйдёт из дома и буддийским монахом станет.

– Поживём – увидим, – парировал я, – может, я и впрямь в монахи подамся.

Не прошло и недели, данная матери клятва ещё звучала в ушах, а во мне вновь разгорелось страстное желание свинины. Хотелось не только свинины, хотелось говядины, хотелось курятины, хотелось ослятины, хотелось мяса всех съедобных животных на земле. После обеда мать с отцом принимались за работу. Мать нарезала равными кусочками купленные заранее тушёную говядину в соевом соусе, маринованную свиную печёнку и ветчинные колбаски и складывала на фарфоровое блюдо из цзиндэчжэньского[43] сервиза, взятого на время у семьи Сунь Чаншэна. Отец влажной тряпкой старательно протирал круглый складной столик, тоже заимствованный у Суней.

Жена Сунь Чаншэна приходилась матери двоюродной сестрой, поэтому за посудой, необходимой для этого наспех приготовленного угощения, и утварью нужно было лишь сходить к ним домой. Сунь Чаншэн ничего не сказал, хотя на лице его особой радости не было, а вот лицо двоюродной сестры аж вытянулось, чтобы выказать недовольство пришедшим за вещами отцу с матерью. Ей было около сорока, волосы уже поредели, но она самонадеянно заплетала две косички, которые болтались у неё за спиной, как длинные стручки сушёных бобов, вызывая отвращение. Вынимая из шкафа посуду по составленному матерью списку, она бормотала всё громче и громче:

– Слушай, Юйчжэнь, никто не живёт, как вы, у вас ничего нет в хозяйстве, хотя бы крупногабаритные вещи частично приобрели. Неужто и пары палочек для еды у вас не имеется?

– Ты знаешь нашу ситуацию, – с улыбкой отвечала мать. – Только на дом и старались накопить…

Та царапнула взглядом отца:

– Коли живёшь семьёй, вещами надо обзаводиться, брать в долг вообще неудобно.

– Такая возникла вот необходимость, – объясняла мать. – Хотим наладить отношения, как-никак староста, начальство…

– Не знаю, что уж там думает Лао Лань, стоило ли тратить полдня на то, чтобы потом всё приготовленное съесть самим? – продолжала двоюродная сестра матери. – На месте Лао Ланя я бы к вам домой не пошла. Время-то сейчас какое? Кому нужна твоя стряпня? Хочешь поддержать отношения, возьми да «красный конверт» поднеси.

– Я уж и так трижды Сяотуна посылала, в конце концов, он согласился, так и сказал.

– Это ж надо, совсем стыд потеряла! Что называется, на оконной бумаге носики рисовать, Сяотун – экая величина! – взвилась двоюродная сестра. – Коли зовёшь кого, надо делать чин по чину, не на пустую похлёбку, чтобы курам на смех. Боишься потратиться, так и не зови, а уж ежели зовёшь, денег не жалей. Я ведь твой норов знаю, ходишь и мелочью трясёшь, это называется скупердяйство!