Сорок одна хлопушка

– Люди не горы, сестра, чтобы никогда не меняться… – Лицо матери вспыхнуло, похоже, она уже подрассердилась.

– Боюсь только, что легче сдвинуть горы и реки, чем изменить характер человека! – напирала двоюродная сестра, загоняя мать в угол. Тут даже Сунь Чаншэн не выдержал и рявкнул на жену:

– Будет уже! Ежели язык чешется, об стену поди почеши. Всё равно, что земной поклон отбить и при этом три раза воздух испортить – в тебе больше зла, чем доброго дела получается! Таким, как ты, нужно и посуду одолжить, и родню обидеть.

– Так я им добра желаю! – взвилась та.

– Да я и не в обиде, зятюшка, – поспешила вставить мать. – Я характер сестры знаю. Не будь мы близкие родственники, я бы и не пришла за одолжением; не будь сестра близкой роднёй, тоже бы так не говорила.

Сунь Чаншэн вынул сигарету и протянул отцу.

– Что верно, то верно, – дружелюбно согласился он. – Когда под стрехой стоишь, разве голову не пригнёшь?

Отец не сказал ни да, ни нет, а лишь кивнул.

Я так подробно описал то, как мать одалживала вещи у своей двоюродной сестры, чтобы убить невыносимо тянувшееся время. На цунь меньше стало керосина в лампе с абажуром, большой нагар образовался на свече из бараньего сала, которая осталась с прошлого Нового года, а Лао Лань так и не появился. Отец глянул на мать и осторожно спросил:

– Может, задуем свечу?

– Пусть горит, – равнодушно бросила мать и, согнув средний палец правой руки, прицелилась и щёлкнула по нагару, отлетевшему куда-то в сторону. Свеча на время разгорелась ярче, прибавив света в помещении и заставив сверкать ещё более соблазнительным блеском расставленные на столе блюда из мяса, а больше всего – румяную кожу жареной курицы.

Когда мать разделывала эту жареную курицу, мы с сестрёнкой подбежали к плите и принялись заворожённо следить, как ловко она отрывает кусок за куском. Вот одна ножка очутилась на тарелке, потом другая. Я спросил:

– Мам, а трёхногие куры бывают?

– Кто знает, может, и бывают, – усмехнулась она. – Правда, я таких никогда не видела. Хотя, надеюсь, бывают и четырёхногие, тогда можно было бы дать каждому по ножке, чтобы заморить голодного червячка в ваших животах.

Это была жареная курица от семьи Дун, они использовали местных кур, не тех глупых синтетических (мясо слезает лохмотьями, кости хрупкие, как трухлявое дерево), выращенных на специальном корме, а тех, что нагуляли мясо в поле на травках и насекомых, с крепкими костями, умных и сообразительных. При таком богатстве питательных веществ значительно улучшался и вкус мяса.

– А я вот слышал от Пинду, сына Пин Шаньчуаня, что в семье Дун кур выращивают дома, нелегально, их и при жизни кормят гормонами, и после забоя формальдегидом обрабатывают, – сказал я.

– Какой формальдегид с гормонами? Крестьянские желудки не такие нежные, – сказала мать и, взяв бесформенный ком нащипанного мяса, сунула его в рот Цзяоцзяо.

Цзяоцзяо уже вновь ожила, и её отношения с матерью тоже значительно улучшились. Как только мясо попало в маленький ротик, она принялась жевать с громким чавканьем, не сводя глаз с рук матери. Мать содрала пласт мяса с кожей с куриной спинки и запихнула в рот мне. Я даже не успел прожевать его как следует, а тут же проглотил. Будто не я его проглотил, а оно само проникло ко мне в горло. Цзяоцзяо высунула красный язычок и облизала губы. Мать оторвала ещё одну полоску белой курятины и отправила ей в рот со словами:

– Милые дети, потерпите немного: когда гость поест, всё оставшееся будет ваше.

Цзяоцзяо по-прежнему не сводила глаз с её рук. Тут подал голос отец:

– Ну, хватит, не надо баловать её, маленькие дети должны вести себя прилично, баловство ни к чему.

Отец сделал круг по двору и вернулся:

– Может, и не придёт. Видать, обиду на меня затаил лютую.

– Ну нет, – возразила мать, – раз уж дал согласие, не может не прийти. У Лао Ланя слово с делом не расходится. – Мать повернулась ко мне. – Сяотун, как он сказал?

– Так я же рассказывал сам сто раз, – раздражённо проговорил я. – Он сказал, хорошо, согласен, чтобы вас уважить, согласен.

– Пошлём Сяотуна позвать ещё раз? – предложил отец. – Может, забыл.

– Не стоит, – отрезала мать. – Забыть он вряд ли забудет.

– Но ведь уже остыло всё! – вспылил я. – Подумаешь, какой-то деревенский староста!

Переглянувшись, отец с матерью тихонько рассмеялись.