Сорванец

Я остановился и тут же начал лепить снежок. Снежок должен быть аккуратным и не слишком большим, тогда можно быть уверенным, что попадёшь в цель. Между тем бабушка ушла вперёд, размышляя о том, сколько денег она истратила на покупки, и не заметила, чем я занимаюсь. Я уже прицелился было в открытое окно веранды, но тут мне пришло в голову, что бабушке следовало бы посмотреть на мой мастерский бросок. Я крикнул ей:

— Глянь, бабуля, как я попаду в окошко вон там наверху!

— Попробуй только, бессмысленный ты мальчишка! Сейчас же выбрось снежок, а не то получишь по шее! Разобьёшь окно — ещё хуже будет. Увидишь тогда…

— Ты, бабуля, не бойся, я не промажу, мне это пара пустяков!

— Я тебе сказала: выбрось это из головы! Дважды повторять я не буду! — И она действительно повернулась и пошла своим путём.

Я постоял немного, потом прицелился, и — р-раз! — снежок засвистел в воздухе. Но едва он вылетел у меня из руки, как я понял, что дело плохо: он летел не совсем так, как ему полагалось. Стекло рядом с открытым окном задребезжало, и во двор посыпались осколки.

Как это я мог промахнуться? Пока я стоял, разинув рот от изумления, бабушка вмиг оказалась рядом и влепила мне две увесистых оплеухи. Я даже не пикнул, так я был ошеломлён случившимся.

А возмущённая бабушка добавила:

— Видишь, что ты натворил? Я тебе что говорила? А теперь, если хочешь знать, мы пойдём вместе, и ты попросишь прощения у того, кому ты разбил окно. У меня нет денег, чтобы платить за тебя!

Я шёл и думал: мало того, что я не попал, мне ещё придётся просить прощения. По пути на третий этаж у меня было достаточно времени, чтобы думать об этом.

Бабушка двинулась за мной, на случай, если я вздумаю увильнуть от обязанности просить прощения. Она хотела, чтобы я вёл себя мужественно. «Сумел заварить кашу — умей и расхлёбывать!» Я поднимался по лестнице впереди неё, словно арестант. На третьем этаже мы остановились, и бабушка постучала. Пани учительница вышла, посмотрела на меня поверх очков и причмокнула, словно собираясь съесть меня с костями. Я ждал, что будет дальше.

— Ну! — сказала бабушка.

Но я ни гугу; я сделал вид, будто не знаю, в чём дело.

— Ты что, не знаешь, что полагается? — опять подтолкнула меня бабушка.

Но я молчал и глядел на шлёпанцы пани учительницы, на которых были вышиты два белых сердца.

Тогда бабушка начала сама:

— Это тот самый сорванец, пани учительница, который разбил стекло на вашей веранде.

Учительница слушала и кивала головой, потом откашлялась и сказала:

— Милая пани, за стекло придётся заплатить. Ничего не поделаешь.

На мгновение наступила тишина.

— Мне нечем платить, — сказала бабушка. — Но раз он разбил стекло, пусть он вам его отработает. У вас не найдётся для него какой-нибудь работы?

Это учительницу устраивало.

— Вы правы. Окно мальчик пусть отнесёт к стекольщику, я заплачу сама, но за это он будет неделю носить мне уголь из подвала сюда, наверх.

Бабушка согласилась. Ничего не поделаешь.

В душе согласился и я, несмотря на свой мрачный вид. По дороге домой я говорил себе: «Дёшево я отделался! А бабушка это здорово придумала!»

II

Снег падал и весь следующий день. В понедельник всю дорогу в школу мы кидались снежками. Из школы мы прямиком отправились в парк. Там, на косогоре, у нас была одна из самых лучших ледяных дорожек.

Мы все собрались туда, словно муравьи на сахар. Скоро дорожка стала блестящей, как стекло. Вот когда пошло катание! Поднявшись на горку, я снимал деревянные башмаки, ставил их перед собой, садился на них и катился вниз, как на самых лучших санках. Мы съезжали друг за дружкой, парами, «поездом», просто гурьбой. Прошёл час, другой, от нас уже пар валил, но мы и не думали расходиться. Бывало, уже и учебники, положенные на кусты, заносило снегом, и только вечерние сумерки и огни, загоравшиеся на улицах, загоняли нас домой.

Никто о нас не беспокоился: мы были дети весны, лета, осени и зимы, приятели облаков, дождя и мороза; мы знали каждую пядь земли в своих родных местах и умели радоваться жизни.

Когда приходила зима, когда падал снег и морозило, мы верили, что всё это для нас.

И эта горка в парке была для нас! И для Тонды Длоугих, который как раз шёл мимо с урока музыки, держа футляр со скрипкой под мышкой. И он не мог не остановиться, не прокатиться разок с горки. Но ботинки скользят совсем не так, как деревянные башмаки. А для чего тогда футляр со скрипкой? Тонда положил футляр на ледяную дорожку, сел на него, и вот он уже несётся вниз. Чистый наездник, и только!

Он съехал раз, два, десять раз. В который уже раз он взбежал на горку и приготовился к спуску. Вот он опять оседлал футляр. Опять ехать одному? Нет, пусть ещё кто-нибудь сядет.

И я уселся сзади него. Мы тронулись верхом на футляре со скрипкой. Но далеко мы не уехали. Футляр затрещал и хрустнул, потом захрустела скрипка. Под нами осталась лежать только кучка дощечек. Тонда вскочил на ноги, бледный как мел. Он подхватил дощечки и отнёс их в сторону. Мне не очень хотелось глядеть на эти обломки, но всё же я не устоял.