Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939

На следующий после встречи с Гитлером день Бек разговаривал еще и с Риббентропом и «тоже вышел с предчувствием, что речь идет не только и Гданьске и «коридоре». Реальной целью Гитлера «была вассализация Польши. Бек это почувствовал сразу». Но так ли уж сразу ощутил он такую опасность, все-таки напрашивается вопрос, если, по мнению того же Войцеха Матерского, «канцлер Гитлер с самого начала не скрывал, что трактует декларацию от января 1934 года как выражение единства против совместного врага — Советского Союза и международного коммунизма». Даже у некоторых МИДовцев Речи Посполитой, отмечает Петр Гурштын, у того же заместителя министра иностранных дел Яна Шембека, уже возникло предположение, «не фикцией ли является вся немецкая политика добрососедства, вытекающая из пакта 1934 года», на самом же деле «отношение Германии к нам опирается на тезис… что в будущем немецко-российском конфликте Польша будет естественным союзником Германии». Министру Беку, представлявшему польскую сторону, ситуация виделась иначе. Он «был готов к переговорам и уступкам в гданьских и транзитных делах», но, утверждает Гурштын, не «настолько далеко, чтобы они уменьшили суверенность Речи Посполитой», потому его все больше «бесила настырность Гитлера и Риббентропа». Получается, что глава внешнеполитического ведомства Речи Посполитой за все годы контактов с фюрером и его министрами не смог понять самых главных моментов. Во-первых, Польша нужна Рейху в качестве некоего «вспомогательного народа», и не больше. Во-вторых, Гитлера не удалось обвести вокруг политического пальца, на что больше всего рассчитывал маршал Пилсудский. В-третьих, Бек стал чуть ли не последним, до кого дошло, что коготок польской птички увяз весьма основательно, самой же птичке предстояло стать немецкой, а если она на такое не согласится, то пропасть. Тем не менее, она предпочитала и дальше изображать из себя как минимум орла, с траекторией полета и размахом крыльев которого все соседи должны были считаться.

Поспособствовали сохранению такой политической позы и лондонские жесты в сторону Варшавы. В самый последний день марта 1939 года британский премьер Невилл Чемберлен в своем выступлении в британском парламенте заявил, что не оставит Варшаву без поддержки в случае германского нападения. Еще через неделю Юзеф Бек подписал в Лондоне соглашение о взаимных гарантиях между Польшей и Великобританией. В ответ 28 апреля Гитлер уведомил Варшаву о денонсации польско-германской декларации о неприменении силы, подписанной в январе 1934 года. В свою очередь польский министр иностранных дел 5 мая выступил в сейме Речи Посполитой и под бурные аплодисменты заявил, что «у нас нет оснований горевать». Завершил он свою речь словами о том, цена мира велика, но она ограничена, а «мы здесь, в Польше, не знаем понятия «мир любой ценой», поскольку «единственное, что в жизни отдельного человека, государства и народа неизмеримо по цене — честь». По-польски это гонор. Для никогда не страдавших дефицитом самолюбия приверженцев ксендза и философа Войцеха Демболенцкого, исходившего из того, что даже в раю говорили по-польски, ущемление гонора считалось недопустимым. Похоже, именно на этом «поскользнулся» Гитлер, настаивая на вассализации Речи Посполитой, а не на предполагаемом Польшей «равноправном партнерстве», в ходе которого Берлин и Варшава будут совместно решать судьбы мира. По прошествии лет Ян Шембек — заместитель Юзефа Бека — скажет, что Речь Посполитая тогда с большим упорством играла роль великой державы, но таковой она, конечно же, не была. Тем не менее в подобном понимании государственной важности Речи Посполитой министр Бек не считал возможным отступить от заветов маршала Пилсудского, касающихся позиции, желанной Польшей в Европе. Правда, есть утверждения, что сам маршал не очень-то верил в способность его политических наследников реально смотреть на вещи и умело маневрировать на политическом поле, потому не советовал им вступать войну, поскольку, абсолютно не сомневался он, без него они ее проиграют.