Соседка

Придавленный к земле мужчина посмотрел на него и на капитана с нескрываемой ненавистью.

– Почему? – Салих пристально посмотрел на односельчанина. – Неужели это стоило четырех жизней?

– Четырех жизней? – Турпал насмешливо скривил лицо. – А сколько жизней отняли те, кто сюда все это упрятал? А сколько жизней загубила война? Что военные, что бандиты, все они убийцы, одни не лучше других.

– Ты убил беззащитных стариков. Пытал их. Ради наживы, – Салих гневно сверкнул глазами. – Своих односельчан. Тех, кто знал тебя с детства.

– Они свое отжили. А я хотел нормальной жизни. У меня молодая жена. Я хотел уехать из проклятого селения. Начать новую жизнь. Я всю жизнь прожил в нищете. Хотел пожить, наконец, как человек.

– Как человек?! – с презрением глядя на него, сказал Салих. – Да ты не человек. Ты жадная мразь, недостойная ходить по этой земле. Как бы ты мог начать новую жизнь? Тебе нигде не было бы ни покоя, ни счастья.

– А как ты думаешь, Салих, если бы те, кто здесь все это оставил, вернулись, кого они прикончили бы в первую очередь? – Турпал хрипло рассмеялся. – Думаю, ты умирал бы долго и мучительно. Возможно, я спас твою жизнь. Хотя, они могут вернуться, чтобы отомстить, – он вновь рассмеялся и Тимирбек с силой заехал ему локтем по спине. Звякнули наручники. Турпал резко дернулся всем телом и повалил Тимирбека на землю. Выхватив нож из отворота сапога, Турпал хотел полоснуть себя по горлу, но Ерохин, скорее инстинктивно, чем осознанно, бросился вперед и перехватил его руку. Все произошло настолько быстро, что ни Тимирбек, ни Салих не успели даже толком ничего разглядеть. Турпал попытался вырвать руку. Но проклятый приезжий держал крепко. Турпал заорал как раненый зверь, и дернул рукой, сжимающей нож в обратную сторону от себя. Ерохин, удерживавший руку преступника, чтобы не дать ему совершить самоубийство, не ожидал, что тот ударит в обратную сторону. Рука Турпала, сделав резкое движение назад и в бок, так же резко и быстро опустилась вниз. Ерохин почувствовал резкую боль в ноге. Нож вошел в бедро. У Капитана все поплыло перед глазами. Казалось, что ногу засунули в костер и поджаривают.

Салих, и поднявшийся с земли Тимирбек, набросились на убийцу одновременно. Щелкнули наручники.

– Аааа! – заорал Турпал, как дикий зверь и забился в руках Тимирбека. – Ааааа!

– Не успокоишься, отправлю капитана с Салихом в город, а сам отвезу тебя обратно в селение и оставлю с твоими односельчанами на пару часов. А потом, скажу, что понятия не имею, кто мог тебя так изуродовать, перед тем как прикончить, – сказал следователь.

– Сука, – прошипел Ерохин, кривясь от боли, пока Салих перевязывал ему ногу большим белым платком, который достал из кармана камуфляжной куртки, – продырявил мне ногу, и сам же еще и орет.

– Он кричит, потому что ты помешал ему себя убить, – затягивая повязку, сказал Салих. – Он знает, что куда бы он ни попал, в любой тюрьме за то, что он сделал, наши с ним рассчитаются так, что смерть будет казаться настоящим избавлением.

– Ну, от меня он сочувствия точно не дождется, – кривясь от боли, ухмыльнулся Ерохин. – А у тебя отличный носовой платок. Или это походная простыня?

Салих улыбнулся.

– Моя мать всегда кладет мне его, на удачу. Чтобы я не надел, она обязательно кладет этот платок в карман. Не знаю, насчет удачи, но как видишь, пригодился.

– Передай ей от меня спасибо, – сказал Ерохин. – Надеюсь, посторонний мужчина может выразить вашей женщине благодарность?

Салих улыбнулся.

– Конечно. Ей будет приятно.

Тимирбек с Салихом убрали ящик с оружием и патроны обратно в тайник и закрыли крышку.

– Завтра приедем сюда с людьми из Шали, заберем все, – сказал Тимирбек.

Обратный путь через лес показался Ерохину бесконечным. Его мутило, тело покрывал липкий, холодный пот, от чего он сильно мерз, и его бил озноб. Каждое движение причиняло невыносимую боль. Ногу как будто пронзало раскаленной спицей. Тимирбек вел арестованного. Турпал шел, низко наклонив голову, то и дело спотыкаясь. Следователь подталкивал его, при этом что-то угрожающе говоря по чеченски.

В машине Ерохин отключился. Он не то чтобы потерял сознание, но то и дело проваливался в какую-то кружащуюся серую муть, а затем выныривал из нее. Боль не отпускала ни на минуту. Ерохин сжимал зубы. Когда, наконец, доехали до шалинской гордской больницы, и врач, осмотрев рану, вколол ему обезболивающее, Ерохину показалось, что это самый прекрасный момент во всей его жизни. Глаза начали слипаться, и капитан, наконец, погрузился в глубокий сон.

В больнице Ерохин провел четыре дня. Рана была не слишком серьезная. Нож прошел через мягкие ткани удачно, не задев кость и крупные артерии, но, вероятно, из-за того, что пришлось долго идти по лесу, и нечем было обработать рану сразу, нога воспалилась, и пришлось колоть антибиотик.

– Съездил в командировку, – сказал Ерохин, навестившему его, Тимирбеку. – В ноге дырка, задницу всю искололи.