Сосуд и зеркало. Развитие эмоционального ресурса личности в психотерапии

Находиться за стеклом, смотреть на себя как бы со стороны, знать и не чувствовать – вот что спасает от переживания немыслимого, т. е. от дезинтеграции. Происходит разрыв взрослого и детского, разрыв разума и тела.

Диссоциация возникает, если Самость не может удерживать в памяти свой собственный опыт. Если травматическое переживание, вызывающее гипервозбуждение, происходит очень рано, когда психофизиологические механизмы еще недостаточно созрели для его обработки и интеграции, то более примитивная лимбическая система подавляет нейронные процессы более высокого уровня, корковые процессы. К тому же при этом не настроенный на ребенка взрослый не способствует обработке переживаний младенца, и в отсутствие физической и психологической связности с ним обычное образное исследование Самостью собственного опыта сворачивается. Травматичный опыт диссоциируется и сохраняется в памяти тела или в неинтегрированной области психики, психическом «кармане», к которому можно приблизиться только аналитически, когда существуют безопасные условия (Solomon H. M., 2007; Wallin D. J., 2007).

Другой, впечатливший и озадачивший Зою сон, видимо, отражает такую защитную диссоциацию, которая спасает от переживания немыслимого: «Я отрезала голову отцу, а тело живет отдельно, говорит, как я теперь буду жить – без головы. Пытаюсь оправдаться, что так нужно было».

Вернемся к композиции. Согласно рассказу Зои, все действие происходит на болоте: нет твердой основы, даже камни уходят под воду, погружаются на дно, а это говорит о погружении на более глубокий уровень психики.

Поднос № 10 (рис. 2.22). «Трюм»

Прежде чем создать композицию, Зоя вынула из подноса часть песка и налила много воды.

Когда смотрю, тошнить начинает. Корабль качается, и все перемещается, ездит туда-сюда. Рыба большая, мертвая, разлагается. Когда жила на Севере, однажды забыли про замороженную рыбу, и на солнце она начала разлагаться, в ней завелись жирные белые червяки. Птица залетела за рыбой и не смогла вылететь, сдохла.

Египетский бог дополняет эти неприятные фигуры, которые лежат не лицом друг к другу, а прямо, с закрытыми глазами. Они не находятся в отношениях. Родительские фигуры то ли мертвые, то ли спят. Все мертвое мотается из стороны в сторону, и птица, и рыба жирная, вся в червях. И статуя скрежещет по дну туда-сюда. Картина, какая и есть, все внутри так же, и не верится, что что-то изменится. Даже какие-то поездки не вызывают чувства жизни, сама живой не становлюсь. Я только внешне функционирую нормально, и все.

Рис. 2.22. Зоя. Поднос № 10 «Трюм»

Данная картина отражает «то, что есть» на самом глубоком уровне внутренней душевной жизни, где Зоя чувствует себя омертвевшей. Поверженный бог, чета в черном саване, разлагающиеся рыба и птица, застывшая порода вулкана, морская окаменелость – все лишено жизненности, само время остановлено. Мотание из стороны в сторону, скрежет статуи по дну, разложение вызывают чувство тошноты.

Это образ омертвевшей Самости, которая не может питать и поддерживать. Бог не в силах восстать, птица не может взлететь, люди – повернуться друг к другу. О таком состоянии Н. Шварц-Салант пишет:

«Самость пограничного пациента пребывает в состоянии, подобном смерти. На алхимическом языке можно сказать, что она находится в nigredo[6] и разлагается…Правит только темный и дезориентирующий фактор психической мертвенности, которую человек отчаянно пытается преодолеть…Он глубоко страдает от этих состояний внутренней мертвенности и отсутствия психической связи с каким бы то ни было позитивным объектом. Самость в этом состоянии во многом подобна страдающему Осирису из египетской мифологии, лежащему в кольцах хтонического змея хаоса, мазохистично оцепеневшему, инертному и подвергающемуся атаке, если он пытается восстать (Rundle Clark, 1959, p. 167).

Пограничный пациент запутался в психических уровнях экстремальной интенсивности, которые имеют непосредственное отношение ко многим великим архетипическим темам в истории – к битве между богом и дьяволом, между жизнью и смертью; к возрождению души и особенно – к великой драме соединения, которая находит свое выражение в архетипе coniunctio» (Шварц-Салант Н., 2010, с. 37–38).

Людей в черной кровати, мужчину и женщину, Зоя связала с похороненными родителями. С одной стороны, подобная репрезентация архетипической пары единой фигуркой отражает состояние слитности пары. С другой – эти люди совершенно разъединены, ведь Зоя сказала, что, хотя они и лежат в одной кровати, между ними нет отношений.

Это также перекликается с тем, что отметил Н. Шварц-Салант:

«Другой образ, репрезентирующий психотическую часть человека, – это пара в состоянии слияния, которая при этом радикально разобщена. Эта пара яростно отвергает сепарацию, и в то же самое время между участниками пары отсутствует какой бы то ни было подлинный контакт» (Шварц-Салант Н., 2010, с. 314).