Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти

Юрико, которую знал Идзуми, всегда была матерью. Он никогда не замечал, чтобы мама колебалась или действовала неуверенно. Но сейчас ему, кажется, выпал шанс хоть немного приблизиться к пониманию того, через какой путь прошла Юрико. Оказавшись в комнате ожидания, он испытал лихорадочное беспокойство, ощущение собственной беспомощности – те чувства, которые, вероятно, одолевали и Юрико, которая пришла в роддом, не имея за спиной ни одного человека, на поддержку которого можно было бы рассчитывать.

Сложно было сказать, сколько Идзуми так просидел, но в какой-то момент одна из акушерок пригласила его в родильный зал. Помещение было наполнено раскаленным воздухом. Появившегося несколько минут назад на свет малыша, всего еще красного, мыли в теплой воде. Младенец стремился свернуться обратно в позу эмбриона и издавал невнятные звуки, которые пока сложно было назвать даже плачем. Мертвенно-бледное лицо Каори говорило само за себя: роды были мучительными. И все же она встретила мужа улыбкой. Она светилась от восторга, который свидетельствовал об успешном завершении грандиозной работы, – как и полагается неисправимому трудоголику.

Малыша вытерли, завернули в белую пеленку и вручили отцу. От крошечного создания шел приятный сладковатый запах, напоминавший аромат молодой травы. Младенец был таким мягким: казалось, любое неосторожное движение взрослого человека могло навредить ему. Идзуми дотронулся до розовых пальчиков, хрупких – тоньше веточек на деревьях. Ребенок зажал в ладони указательный палец отца. В хватке крошечной ручки была такая сила, которую Идзуми никак не мог ожидать. Малыш тут же заревел. Содрогаясь от собственного плача, он издавал крик, которым словно оповещал весь мир о своем появлении. В эту минуту Идзуми почувствовал, как внутри него вспыхнуло «нечто», природу которого он сам не понимал. На глаза навернулись слезы. Стоя в окружении врачей и акушерок, он, не испытывая при этом ни капли стыда, в голос разрыдался.

Идзуми не был до конца уверен в сущности поглотившего его в тот момент «нечто», но предполагал, что это мог быть зародившийся внутри него «отец». Даже если не так, Идзуми чувствовал, что наконец нашел в себе некое отцовское начало и что, следуя за голосом этого «нечто», он когда-нибудь постигнет, что же такое «отец». Идзуми допускал, что мама в свое время двигалась в таком же направлении.

* * *

Гром аплодисментов вернул Идзуми к действительности.

Юрико, закончившая выступление, утомленно поднялась со стула. Когда она развернулась к публике, их с сыном взгляды пересеклись. Идзуми всмотрелся в ее глаза и увидел в них – он уже и не ожидал! – свою маму. От неожиданности он воскликнул:

– Мама!

Губы Юрико, содрогавшиеся мелкой дрожью, зашевелились. Непрерывный шум аплодисментов не позволил сыну расслышать слова матери, но ему казалось, что она позвала его: «И-дзу-ми».

Тонувшее в воде солнце придавало морю сиреневую окраску. В ожидании электрички Идзуми любовался виноградно-синей гладью волн и общался по телефону с Каори.

– Как мама?

– Хорошо. Как прекрасно она сегодня играла! «Грезы» Шумана.

– Невероятный она все-таки человек, твоя мама…

– Не говори: истинная пианистка.

– А ты там как? Что с ужином делать?

– Я приеду поздно, но поужинаю, наверное, дома.

– Я тут мясо с картошкой приготовила, будешь?

– Конечно! Мне зайти по дороге что-нибудь купить?

– Ну, помидоры разве что… А! И молоко тогда тоже.

– Помидоры и молоко. Понял, возьму.

– Ой, Хината заплакал, побегу успокаивать.

– Хорошо. Скоро буду.

27 августа. В семье Касай, у супругов Идзуми и Каори, родился сын.

Вес – 3 кг 470 г. Имя – Хината. Появился на свет на три дня позже предполагаемой даты родов.

15

Этот запах шел с соседского заднего дворика. Сладкий запах цветов. Но в нем было что-то молочное. И что-то фруктовое. Очень вкусный запах. Я подошла к забору и стала втягивать носом этот запах. Вдруг сбоку от меня оказался мальчик. Ему было примерно столько же лет, что и мне. Я чувствовала, будто видела его раньше, но не помнила точно.

– Вкусно пахнет, да? – сказал он несмело. Стесняшка!

– Угу, вкусно, – ответила я. – Ты знаешь, что это пахнет? – спросила я у него.

Мальчик показал пальцем на оранжевые цветочки. Они висели на ветках дерева, которое было ростом с папу.

– Эти цветы называются ос-ман-тус. Мне мама рассказывала!

Я, чтобы не забыть, повторила за мальчиком:

– Ос-ман-тус…

– Моя мама просто обожает запах османтуса!

– Я тоже!

– Выходит, ты – как моя мама! – весело рассмеялся мальчик.

Я тем временем ела омлет с рисом. Мальчик подсел ко мне за стол. Посреди стола стояла ваза с тюльпаном. Но бутон цветка еще не раскрылся. Мы были, скорее всего, в доме мальчика. Но место казалось таким знакомым.

– А где твои мама и папа?

– Мама – на работе, а папы у меня нет.

Тюльпан мгновенно расцвел, но тут же завял, и лепестки упали на стол. Теперь в вазе стоял подсолнух. И с ним то же самое: цветок быстро раскрылся и сразу начал вянуть.

Похоже, в этом доме время не шло, а неслось.

– Я люблю хаяси райсу. Нет, вообще я люблю все блюда желтого цвета, – сказал мальчик, засовывая в рот омлет.