Сотри случайные черты

— Даш, уйди, пожалуйста, — услышав голос подруги, простонала Лиза, — пойми, у меня голова болит просто зверски. Может, потом всё обсудим?

— Артём Юрьевич, правда, замечательный человек, — будто не слыша её, продолжила Девятова. — Потому за него идёт такая борьба. И не стоит обращать внимания на экономку. Надо ещё разобраться, действительно ли Самохин женится на Кустовской.

Но Лиза уже ничего не могла слышать, ибо внезапно подкатила тошнота. Бернгардт физически почувствовала, как её начало затягивать в глубокий омут безысходности и пустоты, а грудь будто сдавило прессом, стало трудно дышать. Наконец, поняв, что лучше уйти, Даша закрыла дверь, и Лиза, зажимая кулаком рот, бросилась к унитазу. Девушку и раньше от малейшего волнения могло вывернуть наизнанку, а сейчас повод был благодатный, стопроцентный. Когда все закончилось, Лиза умылась и наконец тихо заплакала.

Слёзы бежали повсюду: по щекам, губам, подбородку, а потом скатывались на белую блузку, надетую по случаю университетского мероприятия, где Бернгардт должна была исполнять на фортепиано одну из пьес Грига, ту, что особенно импонировала её настроению:

Зима пройдёт и весна промелькнёт,

И весна промелькнёт;

Увянут все цветы, снегом их занесёт,

Снегом их занесёт…

И ты ко мне вернёшься — мне сердце говорит,

Мне сердце говорит,

Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить,

Тобой лишь буду жить…

Лиза открыла сумку и достала оттуда стопку разовых носовых платочков, чтобы убрать следы недавнего потопа. Зачем только она согласилась с бабушкой и надела эту белую блузку с тугим воротничком? Вдруг пришло озарение, этот приступ не закончится никогда, если она сейчас же не услышит голос Артёма. Расстегнув на блузке несколько пуговиц, Лиза позвонила Самохину. Он, удивлённый, ответил сразу же.

— Что случилось, маленькая? Мы же договорились связываться вечерами.

— Ты… — Как же ей трудно было задать такой простой вопрос. Лизе на мгновение показалось, что у неё сейчас от волнения остановится сердце. — Ты, что… женишься на Кустовской?

Он вздохнул. И Лиза поняла: так и есть, случилось непоправимое. Теперь уже было всё равно, на главный вопрос он ответил молчанием, а это можно было расценивать как признание в женитьбе на Кустовской.

— Маленькая, я всё тебе объясню, дождись только. Осталась всего-то четыре дня. — И снова произнёс с жаром в голосе: — Я люблю тебя. Верь мне.

Она выключила телефон. Слабое утешение — это его «верь мне», но поразмышляв ещё минуты две-три и вспомнив интонации голоса Самохина, его слова о любви, Лизу будто святой водой умыло: девушка вдруг пришла к ощущению некой странности и алогичности ситуации, в которой они все оказались и где данных катастрофически недоставало, чтобы выстроить логические цепочки и сделать верные выводы. Лиза вдруг почувствовала себя героиней той пьесы, в которой актриса, играющая небольшую, но запоминающуюся роль тогда, на премьере в театре, плакала ровно одну минуту, а спустя время, снова собрала себя по частицам, превратившись в сильного духом, стойкого оловянного солдатика. «Нельзя быть жертвой», — снова услышала она слова Артёма. «Не буду», — сказала себе Лиза, задача обозначилась, и девушка ободрилась.

Когда Бернгардт вошла в аудиторию, ничто в её облике не напоминало ту Лизу, которой она была двадцать минут назад, а вечером на концерте девушка попросила изменить репертуар, предложив исполнить вместо пьесы Грига отрывок из Седьмой симфонии Шостаковича.

Глава 37

И потянулись дни, похожие один на другой. Лизе не хотелось появляться в университете, и она понимала по какой причине: вовсе не потому, что на неё с пристальным вниманием посматривали студенты с других курсов или факультетов, перешёптывались и улыбались — к этому она уже начинала привыкать и, шутя над собой, утверждала, это и есть популярность. На самом деле, ей не хотелось каждый раз натыкаться взглядом на счастливую Кустовскую, которая почему-то всегда курсировала где-то рядом с ней.