Социопат по соседству. Люди без совести против нас. Как распознать и противостоять

– Да? – Ханна на мгновение приободрилась, словно нуждалась в моей поддержке, а затем сникла. – Знаете, в школе, где папа работает и где училась я, родители вообще-то жаловались, что он «неподобающим образом» ведет себя с их детьми. Три раза, мне кажется, я слышала о чем-то подобном. Помню, однажды родители вообще забрали своего ребенка из школы. После этого случая многие поддержали папу. Разве можно человека обвинить в извращениях только потому, что он обнял своего ученика или что-то такое…

– А вы что думаете?

– Я не знаю. Вероятно, я сгорю в аду, если признаю такое, но, по правде, я не знаю. Просто я видела, как он делал много всего, что люди могли неправильно истолковать. Понимаете? Я имею в виду, если вы директор школы и подходите к какой-нибудь аппетитной шестнадцатилетке в коридоре, чтобы обнять ее за талию, можно ожидать, что ее родители разозлятся, услышав об этом. Не знаю, почему папа этого не понимает…

Ханна снова уставилась на книжные полки и замолчала. Я ждала.

Наконец она собралась с духом.

– И знаете, что еще… Я никому об этом не рассказывала и надеюсь, вы не разочаруетесь во мне, услышав это… Однажды девочка, которую я знаю не очень хорошо, но она тоже училась в нашей школе, подошла и села рядом со мной в библиотеке. Она написала мне записку: «Знаешь, что твой отец сказал мне о Сентрал Хай?»[71] – «Нет. Что?» – ответила я. Она написала: «Он сказал мне, что Сентрал – это сексуальная столовая». Она поставила слова «сексуальная столовая» в большие кавычки. Я была в ярости. С трудом сдержав слезы, я вышла. Что сделать с этим листом бумаги, я не знала, поэтому скомкала его и положила в карман, а когда вернулась домой, взяла спички и сожгла его в раковине.

Поток слов иссяк, Ханна опустила взгляд на ковер ржавого цвета.

– Мне очень жаль, Ханна, что это произошло с вами. Вам, должно быть, неловко, и вы убиты горем… Но почему вы предположили, что я разочаруюсь в вас, если вы расскажете?

– Я должна держать это в секрете. Это предательство, – выпалила она.

Мы продолжили нашу работу. Она рассказала мне о странных телефонных сообщениях, которые получала ее мать.

– После ночи преступления мы были не в состоянии отвечать на телефонные звонки. Было так много репортеров и много психов… Сейчас мама всегда ждет, когда сработает автоответчик, и если это тот, с кем она хочет поговорить, она берет трубку. Так лучше, я думаю. Психов она просто стирает. Но в последнее время мама получала странные сообщения о наркотиках, и они здорово расстроили ее.

– Она сказала вам, что в них? – спросила я.

– Вроде того. Мы с ней общаемся по телефону, и когда она волнуется, ее трудно понять. Но основная идея в том, что папу обвиняют в распространении наркотиков… Смешно… Маму они здорово достают. Она сказала, что эти люди требуют какой-то «информации» из дома, а если «информации» не будет, папе сделают хуже. Может, я что-то не так поняла… И потом, папа в тюрьме, куда уж хуже.

– Ваша мать уведомила полицию об этих сообщениях?

– Нет. Она боится, что у папы из-за нее будут проблемы.

Я не смогла найти подходящего ответа, и Ханна первой прервала паузу.

– Я знаю, я знаю. Это нелогично, – сказала она.

К концу первого года обучения Ханны в медицинской школе ее мать получила примерно дюжину непонятных пугающих сообщений, но ни мать, ни дочь не обратились в полицию.

В мае Ханна собралась слетать навестить отца в тюрьме. Я предупредила, что этот визит будет для нее эмоционально болезненным, но она не собиралась отказываться от своей идеи. В попытке подготовить девушку к тем чувствам, которые ей, возможно, придется испытать, когда она увидит своего отца в тюрьме, я провела с ней несколько бесед, но то, что произошло, превзошло все ожидания.

Оглядываясь назад, я полагаю, что отец Ханны, должно быть, достиг точки, когда ему захотелось, чтобы аудитория оценила его мастерство игрока. Если сравнивать, это что-то вроде решения Скипа заманить свою младшую сестру на берег озера. Мне трудно найти другую причину, по которой этот человек вдруг стал таким откровенным со своей дочерью. Что касается Ханны, насколько я поняла, она не собиралась быть прямолинейной с отцом. По-моему, ее поведение в момент посещения тюрьмы – одна из лучших иллюстраций того, насколько много человек может знать о другом человеке, не осознавая, что он все это знает.

Вот что она рассказала мне об их разговоре, когда вернулась в Бостон. Думаю, что во время их встречи было сказано больше, но Ханна разделила со мной немалую часть.

Описывая унизительный процесс прохода в тюрьму, она начала плакать, но быстро взяла себя в руки, и дальше голос ее звучал спокойно

– Я боялась, что он будет выглядеть жалким и разбитым, – сказала девушка, – но он выглядел прекрасно. Не знаю… он был таким живым – вот что я хочу сказать. Его глаза сверкали. Конечно, я видела его таким прежде, но совсем не ожидала, что он таким будет в тюрьме. Он был рад меня видеть, спросил о моих оценках. Я думала, что он спросит о маме, но он этого не сделал. И поэтому я решила: зачем откладывать? И спросила его.