Соучастники

– Может, лучше вынести его? Может, посмотрит на горизонт – и все пройдет?

– Ничего, так отлежится.

Боже, как мне хотелось в это мгновение их смерти!

Не знаю, сколько я лежал. Несколько раз я вставал, чтобы добраться до уборной, но после, возвратившись, я не мог с час отдышаться. Внешнее представлялось мне опасным, мое тело постоянно было в напряжении, словно ожидая нападения. Кашель душил меня. Бывало, я засыпал, но пробуждался от любого случайного стука, любого голоса за дверью. В одну минуту я начал молить Бога, чтобы он забрал меня. «Нет, жить так невозможно!»

И в третий день моей болезни я лежал, но теперь стал интересоваться посторонней жизнью. Моя ненависть прошла, сменившись завистью. Я ловил мелкие обрывки разговоров и в своем воображении додумывал. Я попросил принести мне бумагу и что-то накалякал в уголке. Снова не ел, а только пил. От голода у меня кружилась голова.

В Минске и Осло мы потеряли четверть пассажиров. На корабле стало больше места, о заболевших (а я был не один) вспомнили и начали заботиться.

На шестой день ты пришла ко мне. Я, должно быть, спал. Проснувшись, я взглянул на часы: половина пятого, светло и ярко. Твои слова сталкивались со словами постороннего. Я прислушался.

– Но мы уже останавливались в Осло.

– Нет, гражданка, то был Копенгаген. А сейчас Осло.

– А я уверена, что в Осло мы были!

– Вам показалось.

– Безумие какое-то! Мы так никогда не доплывем! Я должна была прибыть прошлым вечером!

Ты вошла ко мне, клетчато-полосатая нежность.

– Можно? – вспомнив, спросила ты.

– Нет, – ответил я.

– Но я уже вошла.

Нашлись у тебя красные маки и блюдечко с медом.

– Это я вам принесла. Марк Анатольевич, вы как?

– Плохо.

– У вас «морская болезнь». У Валерии Николаевны тоже.

– А кто это?

– Валерия Николаевна? Пассажирка. Мы с ней подружились. Ей поплохело позже.

Я промолчал.

– Вы любите цветы? – спросила ты.

– Пожалуй. А вы?

– Нет, – решительно сказала ты.

– Почему?

– Они… не люблю, что их срезают. Мы убиваем их.

– Вы не любите, когда человек вмешивается в жизнь природы?

– Наверное, – медленно сказала ты. – Мне непонятно, отчего многие представители нашего вида считают природу своей прислугой. Боюсь, правило считать человека хозяином этого мира сослужит нам плохую службу.

– А зачем вы принесли цветы мне?

– Но вам они нравятся, – ответила ты.

– Скажите…

– Вам лучше, – заметила ты.

– Да. Скажите, а творчество и воображение – это тоже вмешательство в жизнь природы?

– Почему? – спросила ты. – Фантазии не плохи. Никому они не навредили.

– Думаете? Я знал человека, который был одержим фантазией. Он совершил ужасное, чтобы преодолеть жизнь и целиком уйти в свое воображение. Воображение очень притягательно.

– Не замечала, – перебила ты. – Вам лучше. Я принесла мед. Съешьте ложку-две, он поможет горлу.

Ты выглянула, услышав, как зовут в город. Мы снова прибыли. С возмущением ты возвратила голову в мою каюту.

– Да это не Осло, это Клайпеда. Мы никогда не доплывем!

– Не знаете, сколько до Познани?

– Если бы.

– Поцелуйте меня.

Искренне ты удивилась. Должно быть, из жалости наклонилась, поцеловала мой впавший висок.

– Скучаете?

– Нет-нет, – быстро ответила ты.

– А что?

– Я устала.

– Давно вы знакомы… с женихом?

– Со времен учебы.

– Какой он?

– Ну, он… он – гений. И оттого ко всем равнодушен. Даже ко мне. Он любит больше всего науку. Он меня не любит, но это… неважно.

– А вы его любите.

– Очень. Глупость какая! – перебила ты себя. – Гениев все любят, а они – никого. Им кажется, что они любят, а на деле – пустота. Они любят себя. А к нам они безжалостны.

– Мне жаль. Честно.

– Пустяки. – Ты встала от меня. – Не берите в голову. Поправляйтесь. Ешьте мед.

Я попытался поймать твою руку, но ты отстранилась. Я хотел тебя утешить. Не понимаю, что это за несправедливость: ты, моя Алиса, прекрасна, необыкновенно красива и умна – и тебя не любят? Тобою пренебрегают? Впервые мне захотелось вмешаться в твою жизнь. Доказать тебе, что ты неправа в своей любви. Чтобы ты поняла, что любишь недостойного человека. А может, во мне говорило упрямство, желание показать тебе, что я лучше, умнее?

7.

С постели я встал на второй неделе. А плавали мы шесть недель.

Ты тщетно ожидала, когда мы прибудем в Ригу. Мы останавливались у Хельсинки, Таллина, Стокгольма, Висбю и Мальмё. Ни Риги, ни Познани не было, словно их стерли с мировой карты. Я о Познани не спрашивал. Я решил сойти в любом городе – вместе с тобой. А ты отказывалась сойти в ином месте, ты ждала Ригу, интересовалась – и тебе говорили, что не время, нужно забрать пассажиров в Стокгольме и Кеми.

Ты прошла через все стадии несчастного человека. Сначала ты отказывалась верить в пренебрежение твоими интересами. Потом злилась, грозилась засудить членов экипажа и транспортную компанию. Затем пробовала договориться, обещала деньги и хорошее слово в книге отзывов. На третьей неделе ты впала в мрачное настроение. К тебе нельзя было подойти, ты огрызалась, могла оскорбить за случайный взгляд в твою сторону. В начале четвертой же ты смирилась. Отвратительное поведение сменилось бессильной апатией.