Соучастники

– Мы вот-вот поплывем.

– Как?

– Не знаю… возьмем лодку. Ты умеешь плавать?

– Нет.

– Ничего. Я умею. Мы справимся, вот увидишь.

Черные твои волосы оказались днем. С облегчением я различил твой запах – запах счастливой солнечной жизни вне страшных стальных комнат.

– Я тебя люблю, Лисочка.

Затем я взял твой чемодан. Ты встала, надела шапочку, чтобы не замерзли уши.

Корабль словно опустел, погасли огни, мы остановились, брошенные в наступившей морской тишине. Исчезли чужие нам существа. На ощупь мы поднимались, руками искали стены, поручни, друг друга. Твое лицо то отступало от меня, то вновь являлось ослепительно красивым овалом нежности.

Мокрая тьма была уже близко. По палубе мы бежали, чувствуя, как скользкость накреняется, грозя нас с себя сбросить. Белая Валерия с «морским» кашлем нагнала нас, крикнула:

– Мы тонем, тонем!

Я промолчал.

– Там есть лодка, там! – Она схватила меня. – Нужно ее сбросить!

Ничейная лодка бездельно лежала в десятке метров от нас. Как ее хозяйка, Валерия взялась за нее раньше. Мы с тобой помогли ей, и как-то втроем мы смогли перебросить лодку. С грохотом она обрушилась во тьму. Близость черноты успокоила меня: значит, обвались мы в нее, мы не погибнем от одного соприкосновения.

– Оставь чемодан, – сказал я тебе. – Он все равно утонет.

Не помню уж, кто из нас прыгнул первым.

Оглушающе ледяная тьма обняла меня всего. С жутким страхом я высвободил голову. Крича, ты боролась с захватившими тебя черными лапами. Я сумел обхватить тебя и вытолкнуть наружу.

Валерия успела забраться в лодку и высматривала нас.

– Вытаскивай ее, вытаскивай! – прохрипел я.

Без нашего участия нас уносило прочь, к неизвестным огням далеко-далеко. В обессиленном молчании мы переживали случившееся. Сейчас мне кажется: холод той ночи отнял часть меня, какая-то часть меня – истинно хорошая, трогательно наивная – должна была утонуть, чтобы я продолжал жить. Странно это. Быть может, исчезло то, что сопротивлялось тебе?

Я понял, что люблю тебя, не тогда, когда сказал: «Я тебя люблю, Лисочка». То были слова – не любовь, нет. Как поэт, я мечтал, чтобы слово мое ожило. И тут оно ожило. Сначала я сказал тебе – и это стало единственно возможной явью. Небо глядело на тебя мрачно, и я хотел заслонить тебя, хотел, чтобы оно не смотрело, не узнавало тебя. Я знал: оно смотрит, оно желает тебя.

Мы плыли очень долго. А спустя сутки наступило утро – и на горизонте мы рассмотрели рассыпавшееся сияние Риги.

11.

Два дня я отлеживался. Раза четыре у меня были сумрачные посетители, что спрашивали о корабле, о фашистской базе, о нашем столкновении. Потом они оставили меня. Я плотно завтракал, запивая несколькими бокалами вина, за ужином ел овсяную кашу с молоком и какао. Ночью я пил много кофе. Как машинально, я написал странное о тебе, но отбросил: даже для «Вымысла» то было ничтожно.

В первый вечер я послал тебе записку. Наивно я думал, что ты ответишь быстро: до твоего номера дойти можно было в четыре шага. Но ты проигнорировала мое письмо. Со злостью я подумал: «Ну и черт с тобой!» От твоего не-ответа мне захотелось поухаживать за Валерией; захотелось убежать в иное сильное чувство, и чтобы ты поняла, как потеряла меня. В наступившую ночь я почти ненавидел тебя. Позже спустился мягкий свет – и я заволновался. В девять часов я спросил о тебе:

– С Алисой Валентиновной все хорошо? Она завтракала?

– Она спит, – услышал я.

«Возможно, она уже спала, когда ей принесли записку, – решил я. – Она легла, ее не стали будить, просунули записку под дверь. Она проснется – и ответит».

Утро я пролежал, заучивая «Танечку» Маяковского. А в два часа ко мне постучалась Валерия и поинтересовалась, не соглашусь ли я составить ей компанию. Она хотела выпить чаю на террасе.

Валерию я нашел в кресле-качалке. Как неисправимый покоритель снегов, она закуталась в шали и шарфы, отчего вся стала красная. Пила она не чай, а ледяное молоко, которое должно было помочь от боли в горле.

– Хотите посмотреть, что мне привезли от Арлена? – с улыбкою спросила она.

– От кого?

– От Арлена, моего жениха.

Из неизвестной глубины шарфов она извлекла маленькую белую шкатулку.

– Вместо утонувшей музыкальной? – спросил я.

– Нет. Откройте.

Шкатулка была легкой, как бы невесомой. Я открыл ее. В лицо мне брызнуло сине-голубое, бежевое, пурпурное, тропически-зеленое. Невольно я заслонился от скорости этих оттенков. Валерия рассмеялась и, пока я успокаивался, отняла шкатулку. С брезгливостью я дернул левою рукой: на ней пошевелились чьи-то лапки.

– Ну, не бойтесь их, – со смехом воскликнула Валерия. – Они совершенно ручные. Они вас не укусят.

Четыре крупные бабочки расселись близ меня. Голубая, с синими кончиками крыльев, смотрела на меня с подлокотника кресла. Пурпурная чистила лапки, устроившись за моим ухом. Бежевая и изумрудная заинтересовались моими домашними туфлями.

– Они меня слушаются, не бойтесь, – сказала Валерия.

– Это жених вам прислал бабочек?

– Ну, как сложно до вас, Марк Анатольевич, доходит. В который раз говорю: это бабочки Арлена. Он их выращивает.

– Что, сам?