Совдетство. Узник пятого волнореза

А по экрану, побледнев и померкнув, еще ползли имена тех, кто снимал фильм, шил костюмы, играл и озвучивал роли. Я прикинул и понял, что в создании картины принимало участие примерно столько же народу, сколько работает на Маргариновом заводе. Ничего себе!

Зрители меж тем ринулись к выходу так, словно начался пожар и надо было срочно спасать свою жизнь. Зачем? Куда торопиться? В отпуске же! Я не спешил, обдумывал увиденное, размышляя о том, что мужчинам в жизни все-таки легче приходится, чем женщинам, на слабый пол все время набрасываются, принуждая отдать честь, и не только маркизы с баронами, но даже Ларик с Гогой, только у французов это называлось «вкусить райское наслаждение», а у моего друга — «подогреть и отхарить». Безобразие, конечно, ведь сами девушки, если им кто-то и нравится из парней, не накидываются на них с поцелуями, а томятся, сохнут, вздыхая издалека, хотя Башашкин и утверждает, будто Муслима Магомаева после концерта постоянно караулят буйные особы с букетами. Отгоняет их конная милиция, спасая великого певца, ведь в противном случае его просто разорвут на сувениры.

Мы вышли последними, одноглазый контролер, пожав нам, как взрослым, руки, передал привет Сандро и пригласил почаще заглядывать в кино: на днях обещали привезти импортную комедию «Бей первым, Фредди!». Тоже, кстати, детям до шестнадцати не рекомендуется. Значит, надо смотреть!

За два часа хмель из головы почти выветрился, оставив тяжесть в затылке, затхлую сухость во рту, а также виноватую тоску в сердце. И это после нескольких глотков портвейна! Что же будет, если выпить целую бутылку «Московской» с прицепом? «Прицеп» — кружка пива, без которого водка — это деньги на ветер, как говорит дядя Витя Петрыкин, но его от гастронома обычно приводят или приносят, а как-то зимой привезли на санках.

Большинство мужчин и отдельные женщины, выходя из летнего кинотеатра, жадно закуривали, изголодавшись за сеанс по никотину, который убивает лошадь. Лужайку заволокло табачным дымом, он медленными слоями поднимался вверх, сливаясь со звездной пылью. В небе тяжко заскрежетал Ту-134, взлетевший с аэродрома в Сухуми, мы задрали головы, рассматривая габаритные огни на хвосте и длиные, чуть скошенные крылья. Под фюзеляжем вспыхивал и гас красный фонарь, напоминая бьющееся сердце. Не дай бог остановится в полете! Наверное, если посмотреть вниз из иллюминатора, наш летний кинотеатр покажется размером с обувную коробку, а мы сами — крошечными, как фигурки дорожных шахмат.

— Стой здесь и наблюдай! — приказал мне Ларик, по-взрослому закурив и даже угостив сигаретой пробегавшего мимо знакомого пацана.

Оглядевшись и снова для конспирации нацепив на нос мои шпионские очки, он, стараясь не попадаться на глаза Михмату, поспешил к своей команде, давно уже слезшей с платана и ожидавшей указаний от Гоги. На душе стало гадко, муторно и неловко за то, что они собирались сделать. И вдруг меня окликнул голос, от которого по всему телу пробежал горячий озноб:

— Э-гей! Да это же Юрастый! — Зоя махала мне загорелой рукой. — Ты чего такой гордый? Как дела, попутчик?

— Как сажа бела… — пробормотал я и на всякий случай сунул в рот мятный леденец.

— Иди к нам! Не бойся! Помнишь, он с нами ехал?

— Добрый вечер! — пробормотал я, подходя к ним.

— Добрый, коли не шутишь! — Михмат подозрительно оглядел меня с ног до головы и, видимо, не обнаружив ничего опасного, протянул для возобновления знакомства руку.

Пожатие было небрежным, но таким сильным, что у меня слиплись пальцы. А студентка успела шепнуть о чем-то Томе, наверное, предупредила, что про мое участие в походе к паровозику отчиму знать не обязательно. Ткачиха кивнула с видом надежной сообщницы.

— Да, конечно, у меня еще память не отшибло, — усмехнулся электронщик. — Это тебе в лицо спитым чаем попали?

— Мне… — радостно закивал я.

— Ну вот, я же тебе говорила! — Зоя, а следом и все остальные просветлели, словно речь шла о моей главной заслуге в жизни.

— Я тоже помню этого мальчика. — Мамаша расплылась в доброй улыбке. — У тебя очень приятные родители…

— Дядя и тетя, — вежливо поправил я.

— Тем более! Тебя Юрой зовут?

— Юрой.

— А меня Виленой Дмитриевной. Ты в каком классе учишься?

— В восьмой перешел.

— Ну, совсем взрослый! — усмехнулся Михмат, проникаясь ко мне доверием. — Как вам фильм, молодой человек? Какие впечатления?

— Ну, это имеет право на существование. — Я механически ответил так, как руководитель нашей изостудии Олег Иванович говорит, если видит на мольберте что-то несуразное.

— Ах, вот оно как? — отчим глянул на меня с удивлением.

— Все интересное вырезали, — добавил я, объясняя свою оценку.

— Да, верно, — кивнул он. — Я видел в Доме кино недублированную копию. Совсем другой коленкор!

— И правильно, что вырезали, — строго заметила мамаша. — Незачем на экран похабень тащить! В жизни грязи достаточно.

— А кто это все вырезает? — спросила Тамара.

— Госкино, — машинально ответил я, вспомнив рассказ Добрюхи о горемыке с гаремом.

— Верно! Тебе кой годик, Юра? — с недоумением спросил Михмат.

— В ноябре пятнадцать будет.