Совдетство. Узник пятого волнореза

От пива голова слегка затуманилась. Ларик повел мня в наше укромное место — за избушку. Навстречу попалась Лиза, младшая сестра моего друга. Башашкин звал ее на французский манер «Лизон», а домашние — «Лиска» — за хитренький взгляд, который заметили все, едва ее привезли из роддома. Она тащила с кухни глиняную миску «баялды», так здесь называют тушеное рагу из овощей — баклажанов, помидоров, моркови, чеснока. Вкуснейшая вещь! За год Лиска почти не выросла, а только округлилась, да еще в повадках появилось что-то томное, как у настоящей женщины, она стала подводить глаза и прицепила к ушам большие красные клипсы взамен крохотных серебряных колечек, такие здесь носят все девочки, чтобы не заросли проколотые мочки. Ее лицо, даже когда она была совсем крохой, казалось мне иностранным, как у певицы Эдиты Пьехи. А когда по телику показали сериал «Четыре танкиста и собака», все тут же воскликнули: «Наша Лиска — вылитая „сержант Лидка“!» И Башашкин стал звать ее «пани сержантка».

— А я матери скажу! — пригрозила ябеда, сощурив узкие глаза. — Курильщики!

— Скажешь — пожалеешь! — пообещал Ларик.

— Ага, испугал ежа голой попой! Обязательно скажу!

— Классные клипсы! — похвалил я, чтобы разрядить обстановку. — Даже в Москве таких не видел.

— Нелька подарила, — зарделась, подобрев, Лиска. — Кому-то в ресторане денег не хватило расплатиться…

Я давно заметил, чем дальше от столицы, тем безотказней действуют на местных обитателей лестные слова, мол, здесь у вас все гораздо лучше, чем в скучных окрестностях Кремля. Наивные люди!

— И глаза тебе тоже она намазюкала? — завелся мой друг. — Размалевалась, как шмара вокзальная!

— Дурак! — фыркнув, та посмотрела на брата с презрением. — Все про тебя расскажу! Накуришься и задыхаться потом будешь! — процедила ябеда и понесла «баялду» к столу.

— Крути педали, пока не дали! — крикнул ей вдогонку юный князь.

— Лиска, небось, уже с парнями ходит? — тихо предположил я, глядя ей вслед.

— Что?! Я ей похожу! Зарежу сразу! Пошли!

За стеной избушки был тесно сложен тес, перепачканный цементом, видно, остался от разобранной опалубки. Ларик нашарил между досками красивую пачку: в синем ромбе золотом было оттиснуто «Иверия» — самые дорогие местные сигареты, которые в Москве почему-то не продаются. Там же, в щели, нашелся и спичечный коробок с яркой этикеткой: трехъязыкое, как на пионерском значке, пламя охватило домик, а ниже подпись: «Не шути с огнем!»

— Эх, последняя! — огорчился Ларик, заглянув в пачку. — Ну ничего, завтра у Додика возьму. В киосках таких нет. Дефицит. «Иверия» круче американских, понял? Спецтабак! Для правительства делают.

— А как же твоя астма? — поинтересовался я.

— Стал курить — сразу прошла! — засмеялся он, чиркнул спичкой, но лишь содрал коричневую боковину. — Отсырели… Погодь!

Ларик, снова пошарив между досками, извлек из щели увеличительное стекло без оправы, определил место, где солнце еще пробивает листву, поймал лучи, а потом, то приближая, то удаляя лупу, совместил их в ярко-жгучую точку света и направил ее на серную головку. Через минуту послышалось шипение, и спичка вспыхнула, дав нам возможность закурить.

— Умеешь так?

— Еще бы, — я снисходительно фыркнул. — У нас на Казанке таких стекол — вагоны, приходи — бери!

— Привезешь на будущий год?

— Привезу, — твердо пообещал я, понимая, что напрасно соврал: за все наши опасные вылазки на товарные пути железной дороги я нашел всего две лупы и то со сколами.

Запах сигареты оказался в самом деле очень приятным, не то что отцовский «Беломор», не говоря уже про «Махорочные», которые так любил покойный дед Жоржик. Мой друг выдохнул дым через ноздри, потом, вытянув губы, как аквариумная рыбка, поднимающаяся на поверхность к сухому корму, пустил несколько колец и повторил свою загадочную фразу:

— Я теперь, Юрастый, не тот. На, дерни!

Он протянул мне тлеющую сигарету. Я сжал, как учили, фильтр губами, стараясь не слюнявить, и «дернул».

— Да ты не затягиваешься! Не умеешь, что ли?

— Умею. Просто сегодня не хочется…

— Э-э, давай сюда! Нечего добро переводить, умельщик!

В прошлом году в пионерском лагере Лемешев учил меня затягиваться. Делается это так: надо набрать полный рот дыма, а потом воскликнуть, как будто удивляешься внезапной встрече с кем-то: «А-ах!» Я так и поступил, а потом долго, надрываясь, кашлял, будто вновь подхватил острый катар верхних дыхательных путей, из-за чего меня на две недели освободили от физкультуры. После того случая я не рисковал курить взатяжку.

— Надо закусить, а то мутер учует. — Ларик затоптал окурок, нагнулся и поднял с земли двухметровый арматурный прут, заточенный с одной стороны.

— Помнишь?

— Еще бы!

На соседнем участке у тети Белы около забора росли удивительные яблоки, такой сорт называется «шампанским»: если хорошенько откусить, мякоть пенится и шипит, как самое настоящее «Советское», которое у нас в семье пьют только на Новый год, и то Тимофеич всегда ворчит, что это баловство, пустая трата денег: два девяносто пять, дороже водки! А вдобавок потом еще изжога с отрыжкой.