У меня к тебе дела такого рода,что уйдет на разговоры вечер весь, —затвори свои тесовые воротаи плотней холстиной окна занавесь.Чтобы шли подруги мимо, парни мимои гадали бы и пели бы, скорбя:— Что не вышла под окошко, Серафима?Серафима, больно скучно без тебя… —Чтобы самый ни на есть раскучерявый,рвя по вороту рубахи алый шелк,по селу Ивано-Марьину с оравоймимо окон под гармонику прошел.Он все тенором, все тенором, со злобойзапевал — рука протянута к ножу:«Ты забудь меня, красавица, попробуй…я тебе тогда такое покажу…Если любишь хоть всего наполовину,подожду тебя у крайнего окна,постелю тебе пиджак на луговинудовоенного и тонкого сукна».А земля дышала, грузная от жиру,и от омута Соминого левейсоловьи сидели молча по ранжиру,так что справа самый старый соловей.Перед ним вода — зеленая, живая —мимо заводей несется напролом;он качается на ветке, прикрываясоловьиху годовалую крылом.И трава грозой весеннею измята,дышит грузная и теплая земля,голубые ходят в омуте сомята,пол-аршинными усами шевеля.А пиявки, раки ползают по илу,много ужаса вода в себе таит:щука — младшая сестрица крокодилу —неживая возле берега стоит…Соловьиха в тишине большой и душной…Вдруг ударил золотистый вдалеке,видно, злой, и молодой, и непослушныйей запел на соловьином языке:— По лесам, на пустырях и на равнинахне найти тебе прекраснее дружка —принесу тебе яичек муравьиных,нащиплю в постель я пуху из брюшка.Мы постелем наше ложе над водою,где шиповники все в розанах стоят,мы помчимся над грозою, над бедоюи народим два десятка соловьят.Не тебе прожить, без радости старея,ты, залетная, ни разу не цвела,вылетай же, молодая, поскорееиз-под старого и жесткого крыла.И молчит она,все в мире забывая, —я за песней, как за гибелью, слежу…Шаль накинута на плечи пуховая…— Ты куда же, Серафима?— Ухожу. —Кисти шали,словно перышки, расправя,влюблена она,красива,нехитра, —улетела.Я держать ее не вправе —просижу я возле дома до утра.Подожду, когда заря сверкнет по стеклам,золотая сгаснет песня соловья —пусть придет она домой с красивым, с теплым —меркнут глаз его татарских лезвия.От нее и от него пахнуло мятой,он прощается у крайнего окна,и намок в росе пиджак его измятыйдовоенного и тонкого сукна.