Советская поэзия. Том второй

Я шел из места, что мне так знакомо,
Где цепкий хмель удерживает взгляд,
За что меня от дочки до парткома
По праву все безгрешные корят.

Я знал, что плохо поступил сегодня,

Раскаянья проснулись голоса,
Но тут-то я в январской подворотне
Увидел замерзающего пса.

Был грязен пес. И шерсть свалялась в клочья.

От голода теряя крохи сил,
Он, присужденный к смерти этой ночью,
На лапы буйну голову склонил.

Как в горести своей он был печален!

Слезился взгляд, молящий и немой…
Я во хмелю всегда сентиментален:
«Вставай-ка, пес! Пошли ко мне домой!»

Соседям, отказав в сутяжном иске,

Сказал я: «Безопасен этот зверь.
К тому ж он не нуждается в прописке!»
И с торжеством захлопнул нашу дверь.

В аду от злости подыхали черти,

Пускались в пляс апостолы в раю,
Узнав, что друга верного до смерти
Я наконец нашел в родном краю.

Пес потучнел. И стала шерсть лосниться.

Поджатый хвост задрал он вверх трубой,
И кошки пса старались сторониться,
Кошачьей дорожа своей судьбой.

Когда ж на лоно матери-природы

Его я выводил в вечерний час,
Моей породы и его породы
Оглядывались женщины на нас.

Своей мечте ходили мы вдогонку

И как-то раз, не зря и неспроста,
Случайную заметили девчонку
Под четкой аркой черного моста.

Девчонка над перилами застыла,

Сложивши руки тонкие крестом,
И вдруг рывком оставила перила
И расплескала реку под мостом.

Но я не дал девице утопиться

И приказал послушливому псу:
«Я спас тебя, а ты спасай девицу», —
И умный пес в ответ сказал: «Спасу!»

Когда ж девчонку, словно хворостинку,

В зубах принес он, лапами гребя,
Пришлось ей в глотку вылить четвертинку,
Которую берег я для себя.

И дева повела вокруг очами,

Классически спросила: «Что со мной?»
«Посмей еще топиться здесь ночами!
Вставай-ка, брат, пошли ко мне домой!»

И мы девчонку бедную под руки

Тотчас же подхватили с верным псом
И привели от муки и разлуки
В открытый, сострадательный наш дом.

С утопленницей вышли неполадки:

Вода гостеприимнее земли —
Девицу вдруг предродовые схватки
Едва-едва в могилу не свели.

Что ж! На руки мы приняли мужчину,

Моих судеб преемником он стал,
А я, как и положено по чину,
Его наутро в паспорт записал.

Младенец рос, как в поле рожь густая,

За десять дней в сажень поднялся он,
Меня, и мать, и пса перерастая, —
Ни дать ни взять, как сказочный Гвидон.

В три месяца, не говоря ни слова,

Узнал он все земные языки,
И, постигая мудрости основы,
Упрямые сжимал он кулаки.

Когда б я знал, перед какой пучиной

Меня поставят добрые дела:
Перемешалось следствие с причиной,
А мышь взяла да гору родила!

В моем рассказе можно усомниться

Не потому, что ирреален он,
Но потому, что водка не водица,
А я давно уж ввел сухой закон.

И в этот вечер я не встал со стула.

История мне не простит вовек,
Что пес замерз, девчонка утонула,
Великий не родился человек!