Советская поэзия. Том второй

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.

Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…

А это я на полустанке

В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,

Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,

И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.

Как это было! Как совпало —

Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..

Сороковые, роковые,

Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!

1961

Старик Державин

Рукоположения в поэты
Мы не знали. И старик Державин
Нас не заметил, не благословил…
В эту пору мы держали
Оборону под деревней Лодвой.
На земле холодной и болотной
С пулеметом я лежал своим.

Это не для самооправданья:

Мы в тот день ходили на заданье
И потом в блиндаж залезли спать.
А старик Державин, думая о смерти,
Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!
Некому и лиру передать!»

А ему советовали: «Некому?

Лучше б передали лиру некоему
Малому способному. А эти,
Может, все убиты наповал!»
Но старик Державин воровато
Руки прятал в рукава халата,
Только лиру не передавал.

Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал,

Что-то молча про себя загадывал.
(Все занятье — по его годам!)
По ночам бродил в своей мурмолочке,
Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!
Пусть пылится лучше. Не отдам!»

Был старик Державин льстец и скаред.

И в чинах. Но разумом велик.
Знал, что лиры запросто не дарят.
Вот какой Державин был старик!

1962

«Давай поедем в город…»

Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.

Года пускай хранятся,

А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.

Уже дозрела осень

До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.

Ждут снега, листопады

Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.

И все, что было зыбко,

Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.

И вот ноябрь на свете,

Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит не населенный, —

Так много сверху неба,

Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…

О, как я поздно понял,

Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,

И что, порой, напрасно

Давал страстям улечься.
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…

1963

Перед снегом