Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Доля трех перечисленных категорий (функционеров, активистов и ветеранской общественности) от общего количества ветеранов расширялась за счет наложения друг на друга трех разнородных процессов: распространения ветеранских организаций, институционализации культа Великой Отечественной войны и сокращения ветеранских поколений из-за смертности. Последний из отмеченных процессов можно реконструировать лишь приблизительно, поскольку имеющиеся в нашем распоряжении данные приходится признать неудовлетворительными[1050]. По подсчетам самой ветеранской организации, к 1945 году в стране насчитывалось около 20,1 миллиона участников войны[1051]. По всей вероятности, в это число вошли не все категории военнослужащих, состоявших в армии в военные годы. Согласно моим собственным подсчетам, базирующимся на официальной статистике прохождения армейской службы и военных потерь, эта цифра должна быть значительно выше – 25,3 миллиона к 1945 году[1052]. Впрочем, в любом случае к 1978 году она заметно сократилась, составив 9 миллионов ветеранов, год спустя – 8 миллионов (включая и участников Гражданской войны), к 1990 году – 5–6 миллионов. В 1994 году на территории бывшего Советского Союза проживали всего 3,6 миллиона бывших фронтовиков. В Российской Федерации на ту же дату их было 2,6 миллиона; к 1995 году – 2,4 миллиона, а десять лет спустя, ко Дню Победы 2004 года – лишь немногим более 1 миллиона[1053]. Убывающее ветеранское сообщество все шире и шире втягивалось в упомянутые выше «круги» движения; это продолжалось до тех пор, пока – после распада Советского Союза – организация-правопреемница СКВВ не сумела расширить свое влияние настолько, чтобы охватить всех оставшихся в живых к началу нового столетия бывших фронтовиков – около 1 миллиона человек[1054]. «Сообщество заслуживающих» превратилось в корпоративную группу, прочно встроенную в институциональную структуру советского общества, внутренне сплачиваемую крепкой организацией, четко определенными правовыми привилегиями и сильным чувством коллективной идентичности.

Таким образом, на протяжении большей части послевоенного времени большинство советских ветеранов-фронтовиков пребывало за рамками организованного ветеранского движения, оставаясь, тем не менее, составляющей большой и особенной коллективной сущности. Один из главных выводов этого исследования заключается в том, что ветераны были таким социальным явлением, которое, конечно, испытывало на себе воздействие организации и законов, но по большей части развивалось в относительной независимости от них. Ветераны вернулись с войны с полнейшим ощущением того, что отныне они – славные победители нацистской Германии, защитники родных городов и деревень, своих семей и общин, спасители советского народа, коммунистического режима и цивилизации в целом, – получили полное право на особое отношение со стороны всех тех, кого они защищали. Пока они представляли угрозу для власти, были вооружены и организованы в воинские части, режим старался потакать этому самоощущению заслуженности, не только обещая бывшим бойцам помощь и заботу, но и действительно отчасти их предоставляя. Но как только опасность миновала, а ветераны расстались со своими товарищами по оружию и вновь превратились в гражданских, издержки такой политики быстро перекрыли ее выгоды. Начиная с 1948 года ветераны больше не признавались особой категорией населения, на законных основаниях заслуживающей государственной помощи. Предпринимаемые ими попытки организоваться, попадая в поле зрения политического руководства, незамедлительно объявлялись «неуместными».

Но отсутствие государственной поддержки не могло убедить ветеранов в том, что они не заслужили особого отношения и хорошей жизни. Несмотря на пренебрежение властей, бывшие бойцы на протяжении первого послевоенного десятилетия смогли сохранить себя в качестве «сообщества заслуживающих»; этот факт подрывает представления историков, согласно которым для существования ветеранских сообществ нужны либо организационные структуры, либо законодательные нормы. Да, они не консолидировались в какой-то новый социальный класс, причем ни в марксистском, ни в веберовском смысле. Децентрализованный характер возвращения «на гражданку», определяющая роль в этом процессе семей, друзей и негосударственных институций, отсутствие последовательной политики «аффирмативного действия», адресованной фронтовикам, – все эти факторы обусловили стремительную социальную дифференциацию общности, которая и так была гораздо разнообразнее, чем подразумевалось понятием «фронтового братства». Ведь в послевоенный период ветераны как группа не были возвышены государством, а индивидуальные успехи некоторых из них лишь способствовали разрушению того чувства солидарности, которое царило в демобилизационных эшелонах 1945–1947 годов. Даже инвалиды войны – единственная подгруппа, получившая хоть какую-то государственную поддержку после 1948 года, – в ходе социальной реинтеграции тоже утратили всякое единство.