Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Медсестры, которые стремились стать хирургами, были одной из таких групп. Их чаяния даже нашли отражение в послевоенной беллетристике. В повести Жанны Гаузнер «Вот мы и дома…», опубликованной в 1947 году, рассказывается история фронтовой медсестры Таи Далецкой. Настоящая фронтовичка, коротко подстриженная, гордая и самоуверенная, она возвращается с войны с орденом Красной Звезды. Ее виды на новую жизнь ясны и амбициозны: не мешкая, за одно лето, она планирует стать хирургической медсестрой профессора Баринова – светила, работающего в главной больнице ее родного города. В то же время она готовит себя и к продолжению обучения: может быть, размышляет девушка, ей удастся в будущем году поехать в Ленинград, где живут родственники, и поступить в мединститут. Но с самого начала реализации этих намерений мешают гендерные условности. Суровая главврач отказывается назначить ее ассистенткой профессора Баринова, вместо этого предлагая Далецкой место детской медсестры. Тая возражает: «Товарищ главврач, я демобилизованная. Я знаю дисциплину. Но ведь здесь тыл. Вернее, сейчас уже не военное время. Я не умею обращаться с детьми, и у меня [хирургический] стаж». Главврач не впечатлена – и отвечает словами, адресованными, по сути, всем ветеранам: «Товарищи, вы должны понимать положение вещей, а не только руководствоваться своими пожеланиями». Это сильно расстраивает Таю: с фронтовиками, по ее мнению, «так не разговаривают». «Я все равно хочу получить эту работу», – говорит она себе и отправляется в горисполком, но и там ее ждет неудача. Председатель, как и главврач, тоже женщина, говорит девушке, что она нужнее в яслях – и точка. А ее желание работать по специальности просто никого не интересует. Тая обращается в райком партии, но опять безуспешно. В итоге, поскольку это все-таки повесть, созданная в духе социалистического реализма, а не ситуация из реальной жизни, героиня смиряется: предложение типично женской, скромной и нисколько не статусной должности, которая ей не по душе, вдруг перестает казаться ей оскорбительным. Забыв про гордость и амбиции, Далецкая начинает понимать, что ее место – с малышами, которым она нужна, а не в операционной, где ей просто хочется быть[721].

Легко представить, какое негодование у женщин-ветеранов вызывали подобные попытки напомнить им об их «месте» в обществе. Одна медицинская работница, которая, демобилизовавшись, не смогла вернуться на довоенную должность, так как ее занял кто-то другой, целый год без толку обивала пороги всевозможных инстанций, а потом написала горькое письмо в Верховный Совет СССР: «Я продолжала ходить из горздрава в облздрав, из облздрава в облисполком, ходила к директору поликлиники [где работала до войны], но до сих пор остаюсь без работы…»[722]. Другие жаловались на то, что начальство не относится к их просьбам о трудоустройстве «по-человечески»[723]. Кстати, еще одной профессией, где послевоенные мечтания женщин-ветеранов гасились гендерными стереотипами, оказалась профессия пилота. «После войны наш полк был расформирован, и мы все хотели летать в гражданской авиации», – вспоминала Мария Смирнова, Герой Советского Союза, командир эскадрильи 46-го гвардейского ночного бомбардировочного авиационного полка. Однако лишь меньшинство летчиц смогло одержать победу в конкурентной борьбе с мужчинами: из 77 женщин-ветеранов военно-воздушных сил только десяти удалось получить должности в гражданской авиации[724].

Таким образом, социальная мобильность ветеранов отнюдь не была однонаправленным процессом. Некоторые ветераны справились с послевоенной адаптацией на редкость хорошо. Они распрощались с прежней жизнью в деревне и сделали армейскую карьеру, которую потом продолжили, получив после войны высшее образование. При Хрущеве ветераны приобрели немалое влияние в сфере культуры и искусства, они преобладали в партии и занимали непропорционально значительную долю руководящих постов. Несомненно, те, кто преуспел, представляли заметную группу ветеранов, но эта группа ни в коем случае не составляла большинства. И вообще, какую бы послевоенную страту мы ни выбрали – будь то партийцы, студенты или руководители, – каждая оказывалась в ветеранских рядах явным меньшинством: на членов партии приходилось не более 21 % фронтовиков, на студентов – не более 3 % (причем даже если мы говорим о демобилизованных, обосновавшихся в городах – см. выше), на начальников, в зависимости от региона – от 4 % до 15 %[725].