Совиная башня

Глава 22

Рдзения, Совин

Месяц лютый

Восточное крыло замка когда-то было закреплено за самим королём, его семьёй и Советом. Восточное крыло, не западное было первым, исконным, от него пошёл остальной замок и весь город.

Вначале возвели Совиную башню, после – восточное крыло. Они стояли по двум берегам озера напротив друг друга, как древние стражи на входе в крепость.

То было прежде, в старом Совине, что родился в лесной глуши и питался водами золотого озера. Тот Совин был построен из дерева и обратился в пепел. Новый город стоял каменной твердыней. Огонь не раз бушевал в его стенах, изглодал до самых костей, но так и не убил.

Новый Совин пережил бурю, в новом Совине не было больше Совиной башни, Восточное крыло давно покинул король, а Совет Старшей Совы последовал за ним.

Теперь уже много лет в восточном крыле селились слуги и мелкие дворяне, служившие при дворе, там всегда пахло дымом и едой с огромных кухонь, слышался скрип писчих перьев и скрывались во мраке подземелий Тихие стражи.

У одного из входов в восточное крыло, там, где ходили слуги, стояли две каменные вазы. Предназначались они для цветов, но Ежи никогда не видел, чтобы в вазах было хоть что-то, кроме снега и дождевой воды. Вазы те были старые, они давно потрескались от времени и ветра, никто не обращал на них внимания, но с недавней поры Ежи взял за привычку заглядывать в вазы раз в несколько дней.

Стоило бы позабыть об обещании Щенсны, но никак не выходило. Пусть жил Ежи по-новому, пусть каждый день Длугош выбивал из него лень и неповоротливость ударами меча и к вечеру не оставалось сил ни о чём думать, по утрам Ежи всё равно просыпался с мыслью, что, быть может, он был нужен Венцеславе, что она помнила о своём «друге» и нуждалась в помощи. Ждать было невыносимо, но приходилось быть осторожным. Раза два в седмицу Ежи выходил на задний двор и заглядывал в цветочные вазы. Только боязнь слежки удерживала Ежи от того, чтобы каждое утро не бежать наверх из подземелий к заветному месту.

Но пусты и бесполезны оставались надежды. Минул второй месяц зимы, а в вазах у восточного крыла по-прежнему лежал лишь снег, который Ежи выгребал седмица за седмицей.

Зима тянулась немыслимо медленно, время стелилось белой скатертью, и тело промерзало до самых костей, а на языке сохранялся давно привычный горьковатый привкус лекарства.

В подземельях царили холод и сырость. Ежи почти позабыл, каково не ощущать холод всем своим нутром. Он спал, близко придвинувшись к печи, трясся под двумя одеялами, но всё равно не мог согреться. Ощущение холода не покидало его ни в других помещениях замка, ни во время боевой подготовки, когда горели мышцы и пот тёк ручьём. Даже тогда где-то в груди сжималась прозябшая запуганная душа. Ежи уже не надеялся выбраться из подземелий.

Но как-то поутру пришёл Длугош.

– Эй, малец, – сказал он. – Собирай вещички, Гжегож велел перевести тебя отсюда. Такому болезному здесь нельзя оставаться.

Ежи в это время умывался и от удивления чуть не опрокинул таз с водой. Юноша оглянулся с недоверием на стража. Длугош стоял у двери, облокотившись о косяк, кривил недовольно рот.

– Почему?

– Говорю же, Гжегож так велел. Приказы не обсуждаются.

Ежи вытер насухо лицо и руки, хотел сказать, что ему надо собрать вещи, только быстро вспомнил, что ничего, кроме сундучка с заготовленным снадобьем, у него не было. Тогда он повесил рушник рядом с печуркой и сказал:

– Пошли.

Его поселили в восточном крыле вместе с тремя другими юношами, о которых поначалу Ежи не знал ровным счётом ничего. В комнате было одно-единственное узкое окно, всегда наглухо закрытое ставнями, свет дарила только лучина, тюфяк кишел клопами, и ни камина, ни печи в спальне напрочь не было, но даже этому Ежи был рад. Здесь, на низших этажах восточного крыла кипела жизнь, звучали человеческие голоса, разносились запахи еды и пота и, наконец, можно было согреться.

Кроме того, в запутанных коридорах восточного крыла из узких окон видно было, как рабочие укрепляли старое основание Совиной башни для будущей крепости Охотников, и каждый раз, когда Ежи видел это, совиный оберег обжигал ему грудь.

Ногти проскребли по промёрзшей земле двора.

– Поднимайся, хватит отдыхать.

С разбитой губы стекала струйка крови. Ежи сам был виноват, что подставился под удар, не увернулся. Он был медленным и неловким.

– Вставай, курва! – нетерпеливо прикрикнул Длугош и легко пнул его мыском сапога.

Невелико удовольствие – лежать зимой на голой земле, но тело так болело, так ныло, что Ежи не смог найти в себе сил подняться.

– Чего разлёгся? Вставай, – разозлился Длугош и схватил Ежи за ворот, рывком поднял на ноги. – После смерти отдохнёшь, – процедил он сквозь зубы и отбросил со лба прядь волос. – А умрёшь ты скоро, если продолжишь так сражаться. Следи за второй рукой противника. Если он бьётся мечом, не значит, что не даст щитом по морде.

Ежи огляделся, нашёл свой выроненный меч, поднял его и сжал в правой руке.

– Это тебе не тесто месить, – усмехнулся Длугош и ударил без предупреждения.

Он всегда так делал.