Совиная башня

– Ты смешной, – ответила Лебёдушка. – Такой забавный, как щенок.

– Вовсе я не смешной, – пробубнил Ежи обиженно, а лицо пошло красными пятнами от смущения.

Девушка опустила воротник и сверкнула белозубой улыбкой.

– Я знаю, что ты не предавал меня, – неожиданно сказала она. – Но и Гжегож понимает теперь, что тебе нельзя доверять. Не думаю, что когда-нибудь он считал иначе.

– Он заботился обо мне, перевёл в тёплую комнату, велел Длугошу учить меня драться и нашёл целителя…

– Для тебя?

– Я болен.

Раньше Ежи не замечал, как внимательна Венцеслава. В её сияющих глазах легко было потеряться и тяжело заметить острую, что игла, проницательность. Пусть на этот раз ей не удалось скрыть любопытство, вопросов она всё же задавать не стала.

– Судя по всему, Щенсна показала тебе потайной ход. Ты же слышал весь разговор?

– Только его часть. Под конец вы говорили совсем тихо.

– Но суть ты уловил. Это правда, Ежи, мне придётся избавиться от дитя.

Руки ласково проскользили по густым мехам вниз, к животу, защищая, оберегая.

– Я намеренно спрашивала у тебя о снадобьях Стжежимира, стоило ожидать, что об этом немедленно доложат Гжегожу, и он тут же примчится сам. Вряд ли бы он решился говорить со мной в другом случае, но теперь я достойный враг, – улыбка вышла горькой, но яркой, как весеннее солнце.

Беззащитность её взгляда поразила Ежи. Он опасался сказать хоть слово, даже пошевелить пальцем.

– Вот, драгоценная моя, выпей, – вернулась Щенсна, протянула Венцеславе серебряный кубок с травяным отваром.

Служанка встала рядом, пока её госпожа пила, наблюдала обеспокоенно и будто совсем не замечала холода, хотя Ежи начинал зябко обнимать себя руками. Комната быстро остывала.

– Так что ты сказала ублюдку Гжегожу про дитя?

– Щенсна, – строго одёрнула служанку Венцеслава. – Не смей так выражаться.

– Прости, Лебёдушка, – заискивающе защебетала Щенсна. – Но сил моих нет видеть этого негодяя, сколько он крови у тебя выпил. Так что же?..

– Я сказала всё, о чём договаривались: что ищу умелого лекаря, который поможет избавиться от ребёнка.

Венцеслава вернула служанке кубок.

– Но в таком деле не лекарь нужен, а чародей.

– Зачем? – встрял в разговор Ежи.

Он чувствовал себя лишним и плохо понимал, почему его ещё не прогнали.

– Помнишь былину о первых рдзенских князьях? Они все появились на свет недоношенными. Младенцы рождались слабыми, едва живыми, и тогда их кидали в воды озера. Оно сияло золотом и наделяло княжеских детей небывалой силой и здоровьем, и самое главное, позволяло им жить. В былине говорится, они росли не по дням, а по часам, и пока обычный ребёнок только учился ползать, княжичи уже бегали.

– То былина, моя драгоценная, – напомнила Щенсна.

– Я тоже так думала, – Венцеслава вскинула подбородок, чтобы лучше рассмотреть служанку. – Пока осенью не помогла тебе, Ежи, выкрасть фарадальское чудо. Меня поразил тот яркий, небывалый свет, то золотое сияние и нездешние голоса. И это чудо спасло Милоша. Выходит, есть на самом деле золотые воды, значит, я могу спасти своего ребёнка.

– Если в озере у Совиной башни и были когда чародейские силы, то все пропали, – скривила губы Щенсна. – Сколько времени утекло со времён первых князей.

– Охотники теперь роют глубоко, – возразила Венцеслава. – Если что и осталось в подземельях, то мне нужно это добыть.

– Лучше вели отцу нанять людей и выкрасть ещё одно чудо у фарадалов. С этих проходимцев не убудет.

Рука Ежи будто по собственной, отделимой от него воли, потянулась к груди, туда, где под рубахой прятался совиный оберег. В который раз мысли вернулись к чародею на Трёх Холмах, тот мёрз теперь под глубокими снегами и всё ждал, ждал, когда вернётся к нему Ежи, когда исполнит обещание и подарит вечный покой.

Щенсна оглянулась на распахнутое окно и воскликнула раздражённо:

– Пошла прочь! Кыш, кыш! Проклятая птица.

Она вскочила с места и кинулась к окну, чтобы захлопнула ставни.

– Здесь сидел ворон, вы не видели? До чего же мерзкие птицы, – служанка задёрнула шторы. – Однако поздно уже, моя Лебёдушка. Пора тебе отдыхать, тревожный вышел день, долгий, – и она посмотрела недовольно на Ежи.

Он не мог оставаться в покоях князя Белозерского, значит, оставалось лишь вернуться в комнату в восточном крыле. Туда, где, быть может, его уже ждало наказание за предательство.

Гжегож должен был желать его смерти.

Покинув покои Венцеславы, Ежи долго бродил по коридорам замка и размышлял, куда мог теперь податься, кого просить о защите и помощи, но все мысли о побеге казались бессмысленными. Он был привязан к Яцеку и Гжегожу, оба держали нить его жизни крепче, чем сама Морена-смерть.

Коридоры замка плутали, словно лесные тропы, но Ежи хорошо различал каждый поворот, каждую дверь даже в темноте. Он с детства привык наводить порядок в полумраке, в полной тишине, пока спал королевский целитель, он привык выходить в лабиринт Совина и гулять по его запутанным улицам и потому быстро выучил паутину замковой темницы и запомнил переходы восточного крыла.