«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

В театре оперетты от всей души хохотал над пьяной сценой в тюрьме на «Летучей мыши», и над «Необыкновенным концертом» Образцова, когда он был на гастролях в Харькове.

Ну, а глубокое впечатление оставили «Мещане» в русской драме.

На Мещанах я забыл об артистах, было такое впечатление, что я как будто присутствовал там, подсматривая в окошко. Это была школа Станиславского. Если я в драме замечаю артистов, и как они играют, то для меня это уже не высший класс, а так себе. Я театр воспринимал, как откровение, и дважды на один спектакль не ходил – для меня спектакль (хороший) как подсмотренная чужая жизнь, а каждая жизнь индивидуальна и неповторима.

Когда я увидел в «Лебедином озере», как у Плисецкой побежали волны по рукам, у меня мороз побежал по коже.

В моем представлении, в опере должен мороз бежать по коже, в драме надо забывать, что ты в театре, а на оперетте артисты должны играть – не жизнь изображать, а играть в жизнь. Так и воспринимаю театр я.

Реформа 47 года. Зимние дома отдыха. Мат

В начале зимы 47-го года от отца пришла телеграмма: «Выслал деньги целую телесфору» – так телеграфистка восприняла текст: «Выслал деньги целую Телесфор». Пришел перевод на 1000 р. У нас появилась новая единица измерения: 1000 р. – это одна телесфора? Если бы я был поумней, если бы я интересовался разговорами, я бы догадался их потратить на продукты. Ведь папа, простой санитар, «вычислил» реформу, и отослал мне деньги. Через несколько дней объявили о реформе, а у меня на руках 1000р. Бросились мы с ребятами по магазинам и буфетам, но везде уже пусто. Пошли в оперный театр и там в буфете пусто, что за спектакль был не помню. Погода слякотная, ноги промочили, а нигде ничего. Всё подмели, и папины 1000 превратились в 100. Сбережения на сберкнижках правительство не стало трогать, их номинал сохранился: «Не держи в кубышке, а держи на книжке».

Сейчас врут, что это было грабительская реформа со стороны Советской власти. Вот после свержения Советской власти все реформы были действительно грабительские, потому что обесценили все сбережения, в том числе и те, которые были доверены государству в лице Сберкассы, а в реформу 47-года вклады в Сберкассе фактически выросли в 10 раз, потому, что вклады (какого-то уровня) сохранились, а цены в 10 раз снизились.

Одновременно с реформой отменили карточки – последнее формальное напоминание о прошедшей войне.

В зимние каникулы мне, как далеко живущему, да еще активисту, дали путевку в зимний дом отдыха под Харьковом.

Каникулы прошли прекрасно. Утром сытный завтрак. После завтрака становился на лыжи, лыжи я взял в институте, и вдвоем с таким же любителем прогулок по окрестным полям и холмам мы бродили до самого обеда. Чтобы продлить время прогулки, мы записались на вторую смену обеда. В столовую заваливались прямо с лыжами и еще с порога заказывали два первых. Обед был сытным и вкусным. После обеда отправлялись спать. Мне повезло, что в комнате все соблюдали «мертвый час». Спали до полдника. На полдник стакан молока с булочкой, а после полдника болтовня у открытой дверки печки, которая топилась дровами. Иногда чтение или игра в карты, бильярд, домино. После ужина танцы.

В зимнем доме отдыха я был три раза. Один год под Харьковом был практически бесснежным, и мы каждый день катались на коньках – коньки тоже на каникулы брал в институте. Когда я последний раз был в зимнем доме отдыха, уже на пятом курсе, я после окончания смены попросил друзей прихватить мои вещи в общежитие с собой, а сам прямо из столовой с последнего обеда отправился в Харьков на лыжах.

Не все так проводили время в доме отдыха. Были любители кататься с гор и катались с недоступной для меня ловкостью, а некоторые весь день сидели, курили и резались в карты.

Эти дома отдыха работали круглогодично. Отдыхали в них рядовые рабочие и служащие. Путевки в основном оплачивал профсоюз. Во время зимних студенческих каникул отдыхающих было в два раза больше, чем обычно и для их размещения в близ лежащих частных домиках снимали комнаты.

Во время учебы на третьем курсе, нас опять поселили в институте. Для этого выделили второй этаж над столовой. В нашей комнате разместили 19 человек. Возраст студентов был самый разный. Были те, кто до войны успел окончить школу, и со школьной скамьи попали на фронт, были такие, как я, а были школьники, которые во время войны не прерывали учебу, и попали в институт прямо со школьной скамьи. Так эти школяры, возомнив себя взрослыми, и мы в их числе, любой разговор пересыпали таким обильным матом, что один из фронтовиков возмутился: «Салаги, что язык распустили? Даже на фронте не было такого мата. Прекратите это безобразие». Ребята тряхнули головой, опомнились и решили, что каждый, кто выпустит из себя нецензурное слово, должен положить в копилку, которую для этого смастерили из ватмана, 20 копеек. А потом, мол, на эти деньги купим пива и сообща разопьем. И мат прекратился. Набралось всего только на то, чтобы выпить по одной кружке. 20 копеек остановили мат!!!