«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

1 Мая начинается как бы официальное лето. Колхоз устраивает праздничный обед с куском свинины в отваренной картошке. После праздника бригады отправляются на свои полевые станы. Отправляется на летний скотный двор и все колхозное стадо: коровы, овцы, свиньи, молодняк. По словам местных, до летнего лагеря 9 километров, но, судя по карте, все расстояния местные увеличивают раза в полтора, так что и про расстояние от Асино до Беловодовки они говорили, что это свыше 100 км.

Лагерь устроен на высоком берегу громадного лога. Другого берега лога не видно – он сливается с лесом другого берега, и тайга простирается до горизонта. Торец лога смыкается с долиной Кии.

Между высоким берегом, на котором мы расположены, и тайгой на дне лога сенокосные луга, луг выходит на наш высокий берег, а на высоком берегу в километре от лагеря одинокая лиственница. Наверху поля и околки. Место такое красивое, что я пытался зимой по памяти его нарисовать. Но не получилось.

Летний скотный двор – это огороженные площадки, где грязь перемешана с навозом и есть навес, чтобы скотина могла спрятаться от дождя и позднего или раннего снега, но, главным образом, для дойки коров во время дождя.

Для колхозников рядом с загонами были баня и дом. Дом продолговатый со сплошными общими нарами вдоль одной стены, достаточно большими для размещения на них всех работников, спящих на нарах вповалку, не раздеваясь. Под нарами, под своим местом мы хранили приготовленные с вечера дровишки, чтобы утром на костерке быстро приготовить еду. Каждому скотнику в счет трудодней выдавали какое-то количество муки, а на повозке, которая приезжала за бидонами с надоенным колхозным молоком, каждое утро привозили из деревни домашние харчи; мне – молоко и хлеб. Мы с напарником из муки каждый себе в своем ведре варили затируху – разболтанную в воде муку. Валик пишет, что и картошку иногда варили. Тратили ли муку на затируху взрослые колхозники, не знаю, не интересовался. Я был сыт.

Только один раз, мы попользовались колхозным добром, – это был день кастрации. Приехал фельдшер из района, проделал операции и всем, кто был на стане, дали по несколько штук бараньих, свиных и бычьих яиц. Яйца мы сварили. По виду они напоминают рыбную икру, а по вкусу мясо с привкусом почек, т. е. вкусно. Яйца нельзя было сохранить и увезти, поэтому и раздали.

Не запрещали ранней весной искать в оттаявшей земле, оставшуюся с осени неубранной, колхозную картошку. Ее тоже невозможно сохранить и увезти. Тетя Кира напекла из этой картошки чудесные белые булочки по виду как сдобные – с завитушками и румяные, а по вкусу нам тоже, видно, понравились – особенностей не запомнилось.

А вот собранное на токах после зимы зерно, выпавшее из колосьев, когда снопы таскали от скирды к сложке, отбирали на входе в деревню, отлавливая тех, кто покусился на колхозное добро. По всей стране были организованы школьники для сбора колосков, но в Беловодовке я не видел школьников, вероятно, были только начальные классы, старших учеников в соседних домах я не видел, а организовать неорганизованных было невозможно. Несмотря на запрет, все, в том числе и мы, ходили на тока искать в соломе зернышки, потому что за это не сажали, а только отбирали набранное, и отчитывались ими, как организованно собранными. Нам тоже что-то доставалось. Не всех удавалось отловить, да и не старались отлавливать – так, только для порядка. Зерно-то все равно пропавшее – не соберем мы, так перепашут его и все. Видел я кучку отобранного зерна – с полмешка на весь колхоз.

А с милиции требовали выявления хищений, чтоб доказывали, что недаром хлеб едят. Дело было зимой, я был на работе. Валик пошел за водой к колодцу в логу, метров за двести от дома. Возвращаясь, он из избы услышал громкий крик тети Киры и причитания, как по покойнику. Посредине избы стояло полмешка муки. Тетя Кира металась по избе: «С голоду помрем! Это на трудодни получено! Не губите!» Вооруженные люди молча делали обыск, но ничего кроме этого мешка с мукой, намолоченной из зерна, полученного на трудодни, не нашли и оставили хозяев в покое.

В самой деревне милиции не было, это делала рейд по деревням районная милиция

Коллектив на скотном дворе в основном женский. Женщины и молодухи. Телятницы, доярки. Я не помню, кто пас свиней и телят, а вот старик, который пас овец – запомнился.

В бане этот дед моется по-богатырски.

Баня натоплена так, что все дерево в бане раскалилось и высохло – «аж звенит». Старик залезает на верхнюю полку и командует: «Поддай». Мы плещем на камни воду. Сухой пар обжигает, мы не можем привстать и моемся на полу, а он хлещет себя веником на верхней полке. Мы тоже хлещем себя веником, но на самой нижней ступеньке. После того, как дед отберет с камней первый жар, в баню идут женщины, ну а мы мылись попутно с дедом, как довески.

Между тем, еще интересней, чем в бане, дед был на поле со своими овцами.