«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том III. СССР после 1988 года

Наш дом небольшой, поэтому немцы у нас редко останавливались, но однажды немец финкой открывал консервы, а я тут же вертелась – уж очень вкусно пахли эти консервы, и головой задела его локоть. Нож соскользнул и солдат порезал руку. Немец заорал, я испугалась и бросилась бежать, а немец за мной с финкой – страшно он разозлился, и маме грозит финкой, еле успокоили его, а меня сосед спрятал. Бегали мы, разумеется, летом босиком, ноги резали, как вся босоногая детвора, но однажды я наступила на ржавую колючую проволоку так, что началось гноение, нога распухла. Деваться некуда, пошла мама в школу, где немцы развернули госпиталь, немецкий врач рану прочистил, обработал, перевязал и укол сделал.

Воинские части постоянно менялись, и бывало, что среди них находились оголтелые нацисты, так что несколько раз маму, которая унаследовала от цыган черные, как смоль вьющиеся волосы, забирали, как еврейку. Но староста Батайска свидетельствовал, что она украинка. Он, как мог, помогал своим – батайским. Когда пришли наши, его забрали за такое «сотрудничество» с немцами.

Во время оккупации неожиданно появился отец.

Немцы лагерь для пленных организовали рядом в Донбассе. Михаил Павлович попал в группу, которая работала на железной дороге. Каким-то образом немцы узнали, что Михаил Павлович машинист, но и Михаил Павлович об этом узнал и окунул руки в обнаруженную на работе каустическую соду. Руки покрылись коркой, и немцам он сказал, что у него экзема. Немцы заразы боялись и на время отстали от него, а он, чтобы не искушать судьбу, не дожидаясь повторной «беседы», из плена по дороге на работу бежал. Конвой выстрелил, и Толкачев упал, немцы не стали выяснять жив ли, мертв ли, а ранение было серьезное, но не смертельное. Домой пришел со сквозным ранением в боку и больными руками. Мама его спрятала в сарае и лечила, смазывая рану и руки рыбьим жиром, которого у нее с довоенного времени оказалось почти целый флакон.

Сбежавшего немцы не искали, в доме иногда только на ночевку останавливались, а в сарай они не заглядывали. Зверствовать начали только при втором отступлении в 43 году. Тогда немецкое командование сформировало специальные группы, которые много хороших построек пожгли – обливали бензином и поджигали, но до сараев руки у них не доходили.

Отец после освобождения стал опять водить эшелоны. И после войны продолжал работать машинистом. Конец войны и первые послевоенные годы были тяжелыми. И лебеда шла в пищу, и огород помогал. Легче стало, когда теленочек, которого дала Соня, подрос и стал коровой. Теленка тоже назвали Тамаркой, так, что одно время в хозяйстве были две Тамарки. Уже после войны, когда нужды не было, а с заготовкой корма были большие трудности, корову продали. Заходил разговор о том, что корову надо зарезать, но вся семья отказалась съесть свою Тамарку, которая кормила их все тяжелые годы.

После ухода немцев, и в первые годы после войны мама подрабатывала шитьем. Портниха она была плохая и работала от артели надомницей. Шила рукавицы и прочую мелочь. Я была основным добытчиком, т.е. выстаивала очереди, чтобы отоварить карточки – пайку хлеба, в основном. И однажды я карточки потеряла, да еще в начале месяца, только что их получили. Пришла домой вся в слезах. Мама, конечно, и ругает, и жалеет, и плачем вместе, а вечером с работы приходит отец и говорит, что он нашел карточки: «Жалко, кто-то голодать будет». Это оказались наши карточки, так вот нам удивительным образом повезло».

Когда зрение у отца стало таким слабым, что водить составы было нельзя, – он стал работать на паровозе, который использовался как источник пара для нужд депо. При уходе на пенсию, Михаил Павлович через газету «Труд» добился, чтобы ему работу на этом парогенераторе засчитали, как работу машинистом. Несвободная тогда печать могла влиять на администрацию.

Валя после школы хотела продолжить образование в институте, но не получилось, и устроилась не работу в ателье, где обнаружился у нее талант конструктора одежды, так что в 59 году Валентина Михайловна поехала учиться в Ставропольскую школу модельеров – художников.

«Приглянувшийся на свадьбе в Батайске офицер, с первой встречи в Батайске, – рассказывает Валентина Михайловна, – стал писать мне письма, а в феврале 60-го приехал в Ставрополь. У меня в это время были каникулы, и мы поехали в Ростов, где сыграли свадьбу. Свадьба была скромная – и он младший лейтенант, и мои родители не были подготовлены, но выпивка была только коньяк – тогда он стоил 5,5 рублей бутылка».

«После свадьбы Лёня уехал на место службы, а я продолжать учебу. В ноябре родился Юра, у меня в это время была полугодовая производственная практика, которую я проходила в Батайске. Через неделю после рождения сына прикатил Леонид и вновь уехал. Я в мае получила документ об окончании школы модельеров, в мае же Леонид увез нас в Орск, где он теперь служил, и началась наша семейная жизнь».