Современная греческая проза

Вот таким и был Михалис. Чуваком, который все превращает в фильм. Через несколько дней мы закорешились, и в довершение всего стал он ходить с нами на матчи. Остальные поначалу странно так на него поглядывали, что логично, он же новеньким был. Но через несколько месяцев все его приняли. Особенно мелкотня, он для них просто богом был, а может, и еще чем-то большим. Его подвиги были легендарными. Мы говорим о человеке, который сжег Чемпиона в Пашалимане, бросал в море любого, кто был с ним не согласен, который порезал шины на автобусе фанатов ПАОКа и который выкурил целый косяк прямо перед полицейским участком в Филадельфии только и только для того, чтобы доказать, что менты тупорылые. А то мы не знали. Мы говорим о парне, который в одиночку разгромил клуб анчоусов в Каллифее, чтобы вернуть знамя, которое эти говнюки отобрали у Йоргакиса Черныша. Йоргакис Черныш был шестнадцатилетним придурком, который бросил школу и проводил дни и ночи напролет в клубе. Однажды в воскресенье, когда мы играли в Новой Смирне, он взял клубное знамя, чтобы в одиночку принести его на стадион. Он никого не спрашивал, вернее, спросил только Апостолиса. То есть никого. И результата можно было ожидать. По дороге его тормознули пять анчоусов и влегкую отобрали знамя, шарф, мобильник и кроссовки. Он босиком пришел на стадион. Это был самый легкий обвод в мире. На следующий день анчоусы выложили историю в интернет, с фотографиями, песенками и стишками. Всю целиком. Мы сидели в клубе и оплакивали нашу долю. Особенно безутешным был Йоргакис, хотя никто на него не наезжал. Он был, конечно же, придурком, но с того момента, как появился Апостолис, было кощунством наезжать еще на какого бы то ни было придурка. К тому же, суть была в том, что знамя находилось в клубе у анчоусов в Каллифее, так что мы могли теперь на него любоваться только на фотографиях. Или на следующем матче, когда эти сраные анчоусы сожгли бы его у нас на глазах. О том, чтобы пойти и забрать его из Каллифеи, даже речи не было. Мы бы попались, как мышки в мышеловку. Так что мы решили подождать, пока пройдет какое-то время. Посмотрим, как их прижать. На том и порешили, а около полуночи заперли клуб и разошлись. Ну, так вот, в ту самую ночь, это бесстрашный Михалис пошел и в одиночку забрал его. Камикадзе. Ты же знаешь эту историю, многие из твоих коллег говорят, что именно за нее он в итоге и поплатился. И выискивают там виновника. Но мы, во всяком случае, говорили ему, что не стоит играть с огнем, он и так уже нажил себе везде врагов, так что половина людей из клуба «Выход № 7[30]» имела на него зуб. «Да забей, – говорил он, – если меня и замочат, так пусть меня замочат, как крутого». И вот как посмотришь на него – двухметровый детина, да еще ни за словом, ни за делом в карман не полезет, можно было подумать, что баб он только так на хере вертел. Но нет, его только запаха из-под юбки Катерины прикалывал. Я ничего не говорю, все мы на телок западали. И я тоже с дырой в сердце. Пустой. Но Михалис – это был другой случай. Ослеп совсем. Никого больше перед собой не видел, а Катерина у него была святой девой, хотя до того, как с ним познакомиться, была она чем-то вроде общественного туалета. Кто хочет. А теперь святошу из себя строила, а Михалис хавал и даже слышать ничего не хотел. Даже и не говори ему ничего о Катерине. На Катерину молиться надо. И ладно бы мы говорили о каком-то идиоте, который ничего не понимает. Он же умный был. Не хотел – и не видел. А я все об этом думал, говорил, вот ведь Михалис, как влип, но куда уж мне было до другого додуматься? Ну, хорошо, запал он на Катерину, но это же его каблуком делало, а не албанцем. И даже по вечерам, когда мы часто бродили с ним вдвоем и рассказывали разные истории, он никогда не говорил о своих родаках, хотя жил все еще с ними. Слова было не вытянуть. Рот на замке. Но, как мы уже сказали, этого мне было недостаточно, чтобы догадаться. Понадобилась та стычка в Парнифе.

* * *