Современная греческая проза

Это был самый безумный вечер в моей жизни, а таких я пережил немало. Был какой-то такой период, около года назад, когда у нас было заведено ходить вечером в лесок у подножия Парнифы. Лето было, и нас там прикалывало тусоваться, натуралисты типа, мы туда съезжались поздно вечером на мопедах, и часами валялись под соснами. Афины как на блюдечке. Мы и накуривались там, как нормальные люди, никуда не торопясь, ни тебе ментов, ни подставных, ничего такого. Однажды вечером, значит, был, наверное, сентябрь, остальные не захотели ехать, кто не мог, кого ломало, так что мы решили с Михалисом вдвоем поехать. Был мелкий дождик, так что мы устроились под огромной сосной. Легли там и выкурили кучу сигарет, вдыхая мокрую землю и играя сосновыми иголками. Михалис снова говорил мне о стройке, как она его уже достала, хотел найти новую работу, но что ему еще было делать, он только это и умел, за это ему платили, так что он там и сидел, на верном месте. Да ну, каком там верном, стройка верным местом не бывает, но в конце концов там ему по крайней мере на тарелку еды хватало да на сигареты. Я плакался из-за армии, что я еще не отслужил, так что она меня ждала сразу после окончания учебы. И из-за техникума, где мне было скучно, так что я прогуливал, и мои родаки завели шарманку, что выбрасывают свои деньги на ветер. Вот о таком мы и болтали, но по большей части вообще не разговаривали, так и время прошло. Только собрались мы подняться и уехать, как я вижу – Михалис снова резко сел, и меня за собой утащил. Я было про ментов подумал. «Не смотри, – сказал он мне, – сзади тебя такое, что тебе не надо видеть». А я на это отреагировал так, будто он мне сказал посмотреть, потому что сзади меня было что-то такое, что я обязательно должен был увидеть. Обернулся и вижу, как метрах в десяти два мужика тащат что-то в мешке, а чуть спереди у них еще третий, с лопатой в руках. Один повернул голову в мою сторону, и я в какой-то момент был уверен, что он меня увидел. Кровь у меня в жилах застыла. «Что происходит?» – прошептал я Михалису. Тот зажал мне рот рукой. Примерно десять минут мы сидели, задержав дыхание, чтобы не спалиться, и до наших ушей доносился только стук лопаты, копавшей свежую землю. То и дело те трое обменивались резкими словами на иностранном языке. Албанцы, подумал я. В какой-то момент голоса у них ожили и стали громче. Естественно, я даже не смел повернуться. Михалис, которому с того места, где он сидел, вообще-то было все видно, улегся спиной на ствол дерева и разглядывал небо. Я тоже вперил глаза в ствол, который был толстым и влажным, весь в щелях и бороздках, которые я и сегодня все до одной помню. Я так пристально на него смотрел и думал, что если албанцы нас убьют, мы не умрем, а станем призраками этого дерева, останемся в нем, слившись с его стволом, и никто нас больше никогда не найдет. А затем я услышал шаги, которые шаркали по земле и, к несчастью, совсем не в противоположную от нас сторону, пока я не не почувствовал три тени как раз прямо позади себя. И тогда я не выдержал. Я обернулся и посмотрел на них. Оттуда, снизу, они казались огромными. Я попытался разглядеть их рожи, но темнота была густой, как грязь. Я отодвинулся и толкнул Михалиса, который сидел неподвижно и даже не собирался поворачивать взгляд. Он, наверное, решил смотреть на небо, пока сам на него не попадет. А это вообще-то могло бы случиться уже очень скоро. Те трое спорили и махали руками, смотрели на нас, но ничего не говорили, как будто это дело нас вообще не касалось. Я подумал, что не надо бы нам так умирать, сдаваться без боя, хотя что нам оставалось, у этих пидоров даже и пушки были, и к тому же они были огромными, а этот придурок Михалис впал в кому. В какой-то момент средний, который, как казалось, ими командовал, сказал что-то тому, кто держал лопату, и тот вынул из кармана совсем даже не ключи. И тогда все случилось. Михалис очнулся от забытья, вскочил и начал орать что-то непонятное. Вот и все, думаю, Михалис с катушек съехал, ну, вот и все, нам крышка, чему быть, пусть то хотя бы побыстрее случится. Все остальное в голове моей стало мутным. Сначала я помню, как эти трое мужиков замирают и переглядываются, как идиоты, как Михалис к ним подходит еще ближе и хватает одного из них за плечо, продолжая говорить на тарабарщине, которая больше уже не была тарабарщиной, но, я мог бы поклясться, была албанским. Затем их главарь обнял Михалиса и тер ему голову своей рукой, как будто волосы мыл, и они все никак не могли прекратить хохотать. Я вспомнил слова своей матери. Про албанских знакомых, чтобы у нас не воровали. А еще чтобы нас не убивали. Вскоре они начали, отдуваясь, петь на своем языке, размахивать со всей силы руками, словно давали пощечины дождю, который тем временем усилился. Когда кончились все эти шуры-муры и эти странные типы ушли, Михалис просто подошел и сел рядом со мной, не сказав ни слова. Как ни в чем не бывало. Хотел было сигарету прикурить, но я его остановил. Мы уже достаточно на сегодня выкурили. Я встал, чтоб показать ему, что мы уходим, но он остался сидеть. С потухшей сигаретой в руке. Потом он решился, встал, отряхнул свои брюки, и мы свалили. На обратном пути никто не говорил, только когда я довез его до дома, он спустился с мопеда и сухо сказал «извини» и «спокойной ночи». Я ничего не сказал.