Современная нидерландская новелла

Потом он, обессиленный, лежал рядом с ней. Она наклонилась к нему, и вдруг он уронил голову ей на колени и остался так лежать.

Из-за дюн донесся пронзительный женский голос:

— Фиа, Фи-и-а-а!

Мы бесшумно отползли назад и начали тузить друг друга под дых, в живот, в опасное место.

— Убью! — крикнул Бушмен и обеими руками схватил меня за горло. Я вывернулся, и мы, совершенно сбитые с толку, помчались к палаткам.

Около фургона стояла мать девушки, приставив руки ко рту, как судовой рупор:

— Фи-и-а-а-а!

Когда мы отошли подальше, Бушмен обернулся и закричал, тоже приставив руки ко рту:

— Фи-и-а-а-а-а!

Но нам уже было не смешно.

Рябой сказал Морде, Дидерику, Бушмену и мне, что нам нужно поговорить. Кобель остался с другими ребятами. Лицо его хранило невозмутимое спокойствие.

Когда после обеда руководитель группы выпустил нас на минуту из поля зрения, мы мгновенно исчезли, один за другим. Остальные — те, что дошли до Кнокке, — сидели теперь, усталые как собаки, и похвалялись своей выносливостью и тем, что видели. Ничего-то они не видели.

Патроны я спрятал в чемодан. Только один сунул в карман, зажав его в руке.

Неподалеку от кемпинга, между морем и пляжем, начиналась вторая гряда дюн, пониже и более густо поросшая растительностью, чем первая. Ходить туда было запрещено, потому что там гнездились птицы. Там не валялись бумажные пакеты. Туда никто не заходил.

Мы гуськом, один за другим, пробрались в дюны. Вот первая высокая гряда осталась позади и перед нами открылась цепь приземистых дюн, за которыми медленно шевелило желто-черной чешуей море. Расположились мы на дне глубокой, почти голой впадины, испещренной многочисленными кроличьими следами и высохшим пометом.

Мы сели в ряд, поставив локти на колени и подперев головы руками. Солнце стояло уже низко и было кроваво-красным. Во мне росла черная тоска, как слепое пятно в глазах.

— Он ее все-таки уделал, — сказал Рябой.

— Ты бы, конечно, отказался от такой возможности, — сказал Дидерик.

Вспомнив, что говорил Рябой насчет жертвы, я сказал:

— Надо принести его в жертву богу моря.

Воцарилась странная тишина.

Дидерик покопался тонкой веточкой в песке и лег на живот, чтобы лучше рассмотреть крохотные песчинки, будто в них было что-то особенное.

— В Библии за такое убивают, — сказал Рябой, помолчал и посмотрел на Дидерика. Тот по-прежнему лежал на песке, словно наше сборище не имело к нему никакого отношения.

— Дурак ты, — только и сказал он, с издевкой растягивая слова.

— У нас ведь есть патроны, — сказал Бушмен.

Он носил их с собой, рассовав по всем карманам. Это было наше тайное, могущественное оружие. «Еще убьешь кого-нибудь», — сказал он, когда я предложил положить патроны в мой чемодан. Может, он мне не доверял? Дидерик и Морда не получили ни одного патрона из нашей добычи.

— Мы предадим его мукам, — сказал я.

— Тогда вы должны дать мне патронов, — недовольно сказал Дидерик.

— И мне, — сказал Морда. В том, как они это сказали, сквозила неприкрытая жадность.

У нас, собственно, не было никакого определенного плана, но предгрозовая атмосфера назревающего приключения и опасностей, непредсказуемость того, что могло произойти, уже завладела нами.

Бушмен вытащил из карманов четыре патрона, поцарапал по ним ногтем и дал каждому по два. Рябой и я должны были возместить ему из своей доли по одному патрону.

Неужели эти маленькие, ржавые куски металла, наполненные отсыревшим порохом, смутили наше воображение? Кто знает…

Легкий ветер шевелил кусты. Совсем низко пролетела стая чаек. Наполняя воздух криками, они резко повернули в сторону моря и исчезли. Здесь, по-видимому, им нечем было поживиться.

Дюны на глазах превращались в дикий горный ландшафт.

Мы присели на корточки и воткнули свои ножи в песок. Нож Дидерика упал. Он сгреб руками песчаный холмик и снова воткнул нож. Теперь он устоял.

— Это должно быть отомщено, — сказал Рябой. Мы с удивлением и серьезностью вслушивались в его торжественные слова. Море запорошило наши глаза и рты соленым серым налетом.

— Э-ге-ге! — заорал Дидерик и схватился за нож.

Что-то назревало. Мы не знали что, но неотвратимо двигались навстречу этому, упирающиеся, любопытные, желающие все знать зверьки.

Бушмен схватил Морду за горло и сделал вид, будто перерезает ему глотку.

— Сволочь голгофская! — заорал Морда не своим голосом. Неужели у него начался припадок? Похоже на то. Он заскрипел зубами, лицо налилось кровью.

— Смерть и погибель!

Я знал, из какой книжки Бушмен это вычитал. Она была в нашей школьной библиотеке и называлась «Морские гёзы принца Оранского».

Из зарослей дрока вылетела испуганная пестрая птица.

Потом мы торжественно поклялись, что не отступимся от своего и ничего не выдадим, если даже нас будут пытать.

Все должно произойти быстро и с соблюдением предосторожностей. (Что? — думал я все это время. Что именно?)

Спрятав ножи под рубашки, мы, крадучись, отправились обратно к палаткам.