Современная португальская новелла

В один из таких дней я задумался: что, если какая-нибудь из этих модниц, еще не познавшая жестоких законов жизни, умеющая лишь играть в теннис, призывно улыбаться, вышивать и, может быть, расточать ласки… какая-нибудь из тех, что подводят глаза, красят волосы и называют себя детским именем — Мими, Мида, Вина, Лили, Фифи, Жужу, Лулу, и все для того, чтобы подцепить «хорошего работящего парня»… Так вот, что, если одна из них поможет в беде своим прежним подружкам, сиротам майора Ското, приятеля их папаш…

— Получили уже приглашение на субботний бал? — прервала мои размышления одна из гуляющих.

— Какой бал?

— Наши родные устраивают бал в честь военных… Но куда вы идете? — спросила белокурая Бинита, которую мне уже представили как местную королеву красоты. Она действительно была прелестна.

Я меняю тему:

— Только и разговоров, что о танцах!

Перебивая друг друга, вмешались две ее приятельницы:

— Правда, что у вас украли кольцо? Вам его не вернули?

— Надеюсь, оно объявится, — отшутился я.

— А знаете, что говорят люди? — спросила Бинита.

— Замолчи ради бога! — прикрикнули на нее остальные. — Может, все это ложь!

— Скажи, скажи, не стесняйся, — настаивал я.

Девушки помедлили, изображая паинек. «Ах нет, не хочу прослыть сплетницей!» Но потом решились:

— Говорят, вдова Ското, гонимая нищетой…

И все четверо высокомерно улыбнулись. Я не питал к ним злобы. Мне так нравились их смуглые, позолоченные солнцем лица. Но вскоре после этой беседы, когда мы шли ужинать, некий младший сержант, уроженец Мафры, а потому всегда бывший в курсе всех новостей, сообщил без экивоков:

— Вдова Ското присвоила кольцо и заложила его в ломбард.

Чем дальше, тем невыносимей становилось мое беспокойство. К тому же напротив моей новой комнаты разыгрывалось необычное и волнующее зрелище. Молодая девушка в пижаме. Всегда в одной пижаме. Я чутьем угадывал, когда она откроет дверь балкона, и наслаждался созерцанием ее изящной фигуры; она порхала, как беззаботная ласточка, прихорашивалась перед зеркалом, смахивала тряпкой пыль, томно располагалась в кресле-качалке, принимала соблазнительные позы. Напевала джазовые мелодии. Самые последние новинки. Ей явно нравились будоражащие танцы. Словом, она производила впечатление ракеты, которая вот-вот взорвется. Слегка покашливая, чтобы привлечь к себе внимание, она опиралась на подоконник с книжкой в руках (дым от взрыва постепенно рассеивался).

Девушка в пижаме была замужем. Со мной она беззастенчиво заигрывала, бросая вызов моей добродетели. Колебалась, подобно маятнику, между поведением сорвиголовы и чувствительной барышни. Порой громко хохотала, прочитав что-нибудь смешное в газете. А однажды я видел, как она плакала.

У нас же в пансионе горничной была краснощекая толстуха, еще молодая. Когда я однажды позволил себе не слишком почтительно до нее дотронуться, она выпрямилась и возмущенно завопила:

— Хозяина позову! Подниму шум!

От натуги едва не лопнула! Даже спустившись с лестницы, она продолжала бранить меня, называя «негодником». Кувшин с горячей водой оставила у порога моей комнаты.

— Заходите же! — рявкнул я изнутри:

— Вы негодник!

И что есть духу помчалась вниз. Хозяин, молодой крепкий мужчина, судя по его косым взглядам, затаил против меня зло. Мог ли я при таких обстоятельствах не вспоминать о Лии, о Жуже, о других недоступных для меня женщинах?

Правда, через неделю после моего бегства Лия прислала мне жалобное письмо, на которое я не ответил. Что было писать после всех перипетий? «Видно, моя первая записка для вас ничего не значила, раз вы забыли ее тут, — писала Лия. — Но я не сержусь, не думайте. Я предана вам беззаветно, и мои чувства не изменятся, пока я жива». Покой, вот что ей будет утешением! «Мне остается лишь надежда, что господь скоро призовет меня к себе, ибо он уже послал мне достаточно испытаний в этом бездушном мире. Тогда мы соединимся навек в горнем блаженстве. Да будет так».

Эти пышные словеса не только меня не тронули, но, напротив, ожесточили, были противны. Лия будила во мне угрызения совести, от которых мне так хотелось избавиться! Когда нервы мои взвинтились до предела, я решил поехать в Лиссабон и отыскать авантюристку. То был вопрос чести. Я вновь поддался необъяснимому, но жгучему соблазну. Как Жужа в прежние времена, так я ходил теперь по ресторанам и дансингам, высматривая, нет ли ее там, подстерегая. Но безуспешно. Как-то перед ужином я прошел пешком по всей Руа-ду-Салитри, измученный, с пересохшим от жажды горлом. Я сам себя наказывал. Уже наступила тьма, когда я стал кружить возле дома одного богатого старикашки. Тот сам любезно вышел мне навстречу и, не дожидаясь вопросов, сказал сочувственно:

— Извините, сеньор. Она здесь больше не живет. Видели ее с каким-то лейтенантом…