Современная португальская новелла

Все это произошло осенью — ласточки уже щебетали перед отлетом в теплые края. Ради торжества истины я должен сообщить, что врачам удалось спасти Лию. Через несколько дней я получил весть, что она выздоравливает и простила меня. Растроганный таким великодушием, я решился изложить на бумаге все эти скорбные, но поучительные события. Дона Консейсан — вот кто не перенес беды: несчастная скончалась от инфаркта на рассвете, сразу же после трагического вечера. И теперь перед нами встает более трудный вопрос: что будет с Лией, когда она выпишется из больницы — с разбитым сердцем, в трауре, без покровителей, не умеющая постоять за себя и с единственной родственницей — певичкой. Уедет в Лиссабон? Или куда глаза глядят?

Лучше всего ей остаться сестрой милосердия в той самой больнице, где ее вернули к жизни, — если только это возможно. (Вы не находите?) Меня встретили там очень радушно, когда я прибежал дать кровь для переливания…

МАРИО ДИОНИЗИО

Бег Перевод И. Тыняновой

Молодой человек в выцветшем сером пальто с поднятым воротником вошел в закусочную на углу и направился прямо к стойке. Девушка за столиком в глубине, сильно накрашенная, в юбке выше колен, лениво пробегала глазами газетные столбцы. Она подняла было голову, но, пристально взглянув на вошедшего, тотчас поняла, что ждать тут нечего, и снова уткнулась в свою газету.

— Добрый день, — сказал посетитель, — дайте мне стакан молока и булочку.

И когда хозяин нагнулся к окошечку кассы, чтоб перекинуться с кем-то словом, пришелец окинул быстрым взглядом гору булок на витрине. Вид у них был аппетитный. А вдруг они стоят больше пяти тостанов? Он задумался и мысленно пересчитал деньги, лежавшие в жилетном кармане.

— Извините, — сказал он хозяину, когда тот пододвинул ему стакан молока и булочку. — Я передумал. Только молоко.

Хозяин рассеянно взглянул на него и кинул булочку обратно. Он был толст, лыс, приземист, а усы у него были коротенькие и колючие и торчали как швабра. От горячего молока шел пар. Посетитель поднес стакан ко рту и почувствовал, как ему обдало лицо теплотой. Ощущение было приятное. Однако он не смог бы выпить весь стакан залпом. Да и не было необходимости: оставалось еще четверть часа.

Он взял стакан и сел за столик у самой стойки. Он не привык сидеть. Но когда садился, чувствовал огромное удовольствие и думал, что давно уж пора было это сделать. Он всегда был усталый или по крайней мере никогда не мог отделаться от ощущения, что устал. Ему никак не удавалось избавиться от навязчивой мысли, что сидеть некогда, что он не имеет права, как другие, смотреть по сторонам, отвлекаясь от самого себя. Девушка за столиком в углу, по всей вероятности, нашла в газете что-то чрезвычайно интересное. Он знал наизусть все, что там написано: возможно, ее заинтересовало преступление, о котором сообщалось на второй странице, или какое-нибудь объявление о продаже с аукциона заложенных вещей, помещенное на предпоследней. Не отрываясь от чтения, она высоко задрала юбку и стала яростно чесать ногу. Но затем, все не глядя, резко одернула юбку, даже закрыв колени. Ему показалось, что его словно обошли в чем-то, и он крепче сжал свой стакан с молоком. Он пил медленно, притворяясь, что ему нет никакого дела ни до любопытного взгляда хозяина, ни до девушки за столиком. У него оставалось еще четверть часа, и он мог сидеть здесь, ни за что больше не платя. Он сам принес стакан, чаевых не причиталось.

Мимо, по улице шло много людей. Это был рабочий квартал. Напротив, у самой панели, старичок в заплатанном пальто и старой шляпе, надвинутой на глаза, продавал каштаны. Прохожие толпились вокруг его тележки, наклонялись над закоптелой жаровней, протягивали руку, кидали маленькие медные монеты и шли дальше. Босоногие мальчишки незаметно проталкивались сквозь толпу и подступали к тележке в надежде стянуть каштан, когда старик отвернется… Или подобрать с земли кем-то оброненный.

Человек в выцветшем пальто внезапно поднялся и спросил, сколько должен. Расстегнул жилет, вынул две монеты, получил сдачу и аккуратно спрятал в карман. Потом наглухо застегнулся и вышел. Сквозь витрину он увидел, что девушка за столиком продолжала читать, не подымая глаз. Иначе и не могло быть.

Он загнул за угол и очутился в переулке. Переулок был узкий, с покосившимися дверями и подслеповатыми окошками. В самом конце его, в тупике, виднелась вывеска школы. До нее оставалось пятьдесят метров. Было рано. Еще не пробило два.