Современная жрица Изиды

— Въ Россіи о «теософическомъ обществ» и его основательниц очень мало извстно, и самое лучшее — совсмъ не говорить объ этомъ. Я общаю вамъ, что пока въ русской печати не станетъ появляться превратныхъ свдній о «теософическомъ обществ» и Елен Петровн — я буду молчать. Если же обо всемъ этомъ заговорятъ, и заговорятъ лживо — я почту своимъ прямымъ долгомъ печатно возстановить правду и разсказать то, что мн извстно. Вотъ мое послднее слово.

Г-жа Y. осталась очень недовольна моей неуступчивостью и ухала въ Эльберфельдъ.

Недли черезъ полторы изъ Эльберфельда въ меня былъ пущенъ еще одинъ двойной зарядъ, направленный рукою Елены Петровны, т.-е. два письма, вдохновленныхъ ею и даже, по всмъ вроятіямъ, прошедшихъ черезъ ея цензуру. Я долженъ былъ убдиться изъ этихъ писемъ, что путешественницы, какъ и легко было предвидть, совсмъ попали въ лапы «madame» и стараются изо всхъ силъ усидть на двухъ стульяхъ сразу.

Г-жа Y. просила меня, между прочимъ, прислать засвидтельствованную копію «исповди» и т. д. и въ то же время объявляла, что детъ въ Парижъ для сличенія писемъ. Дале опять уговаривала она меня, — призывая Бога въ свидтели чистоты своихъ намреній, — сдлать требуемыя отъ меня уступки «пока еще можно прекратить скандалъ безъ огласки». «Не доводите до крайности, не заставляйте ее (Блаватскую) прибгать къ суду, привлекать васъ, де-Морсье и пр., къ отвту въ диффамаціи… У нея много преданныхъ, а главное, очень богатыхъ друзей, которыхъ процессъ не разоритъ и которые умоляютъ ее начать его. Гласности она не боится… Письма изъ Парижа убдили меня окончательно, что парижане только и ждутъ возможности привлечь васъ къ суду „en diffamation“, — а если до этого дойдетъ, поздоровится ли отъ печатнаго скандала вамъ! Ради Бога не оскорбляйте меня: не подумайте, что я запугиваю васъ! Не запугиваю я, а жалю. Глубоко жалю и хочу вамъ добра…»

Такъ какъ г-жа Y., съ моихъ же словъ, отлично знала, что вс «документы» находятся въ Париж, у m-me де-Морсье, а она туда хала, — то мн нечего было посылать ей копію. Такъ какъ въ ея «запугиваньи» все была ложь, къ тому же давно ужь пережеванная, — то я имлъ право не отвтить на ея письмо. Я очень живо представлялъ себ, какъ кипятится «madame» и прибгаетъ къ своему любимому, уже извстному читателямъ, пріему — стращать судебнымъ процессомъ, начинаемымъ съ помощью богатыхъ и вліятельныхъ друзей.

Ея друзья, т. е. люди, такъ или иначе скомпрометтированные въ разныхъ «теософскихъ» пакостяхъ и обманахъ, конечно, могли очень желать посрамить своихъ обличителей. Ради этого они, вроятно, ршились бы пожертвовать и немалыя деньги. Они даже ужь и тратились, какъ легко сообразитъ читатель. Но все же и «Лондонское общество для психическихъ изслдованій», и я, и m-me де-Морсье, могли быть спокойны — привлекать всхъ насъ, обличителей, къ суду не было никакой возможности, не топя этимъ окончательно Блаватскую и ея «Общество». Теософы могли вредить намъ только тайными, подпольными средствами, клеветою, не имющей ничего общаго съ «махатмами» и «феноменами». Что же касается фразы о «письмахъ изъ Парижа, убждающихъ въ томъ, что парижане (!!) только и ждутъ» и т. д.,- это былъ грхъ очень даже смшной фантазіи, который взяла себ на душу г-жа У., ибо такихъ писемъ, за исключеніемъ герцогини Помаръ и больного фанатика Драмара, писать было тогда ршительно некому.

Да, я представлялъ себ ясно Эльберфельдское времяпровожденіе, вс faits et gestes Гебгардовъ, Блаватской и ихъ гостей; но все же мое ясновидніе оказалось весьма несовершеннымъ. Тамъ происходили вещи боле интересныя, «оккультнымъ» центромъ которыхъ оказывалась моя злосчастная персона.

Елена Петровна уврила Гебгарда, что теперь, въ виду моего окончательнаго отъзда въ Россію изъ Парижа (о чемъ она узнала отъ г-жи Y.), настало самое удобное время отвратить отъ меня m-me де-Морсье, и такимъ образомъ вернуть эту крайне полезную, необходимую для «теософскаго» дла женщину и ея многочисленныхъ друзей на путь истины.

Герцогиня Помаръ и Драмаръ писали изъ Парижа, что отступничество m-me де-Морсье, пользующейся большимъ вліяніемъ, все испортило, что въ этомъ отступничеств ея виновенъ исключительно я, что если она отвернется отъ меня — ее легко будетъ заполучить въ «общество» снова, за нею вернутся остальные — и, такимъ образомъ, засохшая парижская теософическая «втвь» возродится къ жизни, станетъ быстро развиваться, а я буду уничтоженъ, совсмъ стертъ съ лица земли.