Современная жрица Изиды

Затмъ у меня была еще одна мысль, или, врне, еще одно чувство: мн, какъ и г-ж Y., было жалко эту Елену Петровну, эту талантливую женщину, у которой, несмотря на все, я ужь подмтилъ и почуялъ не совсмъ еще погибшую душу. Какъ знать, быть можетъ есть еще возможность, тмъ или инымъ способомъ, остановить ее и спасти какъ для нея самой, такъ и для тхъ, кого она погубить можетъ своею ложью, своимъ обманомъ. Да и вмст со всмъ этимъ разв сама она не была интереснйшимъ феноменомъ, — съ ея умомъ и талантливостью, съ ея смшной простотой и наивностью, съ ея фальшью и искренностью? Разглядть, изучить такой феноменъ, такой живой «человческій документъ» — тянуло. Надо было только знать, что голова не закружится, что ядовитый цвтокъ бездны не опьянитъ;- но въ этомъ смысл я за себя не имлъ пока основаній бояться.

VIII

Мое отношеніе къ феномену съ медальономъ, на который Блаватская возлагала большія надежды, очевидно, возъимло не малое дйствіе: Елена Петровна объявила, что феноменовъ больше не будетъ, что она чувствуетъ себя слишкомъ больной для значительной затраты жизненной силы, требуемой этими явленіями. Время отъ времени она удостоивала насъ, да и то крайне рдко, звуками своего серебрянаго колокольчика. Иной разъ эти звуки доносились какъ-бы издали, раздавались въ конц корридора, гд находилась ея комната, — и это было бы довольно интересно, еслибы я не зналъ, что въ корридор находится Бабула, что онъ всегда иметъ доступъ въ комнату своей госпожи и что онъ преестественнйшій плутъ — достаточно было взглянуть на его физіономію, чтобы убдиться въ этомъ. Къ тому же г-жи X. и Y. однажды сообщили мн:

— Этотъ Бабула презабавный, когда Елена занята и намъ нечего длать, мы призываемъ его къ себ и обо всемъ разспрашиваемъ. Онъ уморительно разсказываетъ обо всемъ, что творится въ Адіар…

— Вотъ я его и спрашиваю, — продолжала г-жа Y.,- видлъ ли онъ «махатмъ?», онъ смется и говоритъ: «видлъ не разъ». Какіе же они? — спрашиваю, а онъ отвчаетъ: «хорошіе, говоритъ, кисейные». И опять смется.

— Ужасная шельма! — замтила г-жа X. — Она его спрашиваетъ: «какіе?», а онъ вдругъ — «кисейные» — да такъ и прыскаетъ!

Этотъ разговоръ показался мн не безъинтереснымъ, и я тогда же записалъ его, а въ бесд съ Еленой Петровной посовтовалъ ей, смясь, какъ можно скорй удалить Бабулу.

— Помяните мое слово, — сказалъ я, — у васъ съ нимъ еще скандалъ будетъ — онъ совсмъ не надеженъ.

Она ничего мн на это не отвтила, и не знаю даже, поняла ли смыслъ моей фразы.

Какой вышелъ скандалъ съ Бабулой мсяца черезъ два посл того въ Лондон,- я не знаю, но его поспшили отправить въ Индію и съ тхъ поръ о немъ не было рчи[10].

Когда раздавался звукъ колокольчика въ конц корридора, Блаватская вскакивала, говорила: «хозяинъ зоветъ!» и удалялась въ свою комнату.

Показывала она намъ не разъ еще одинъ маленькій феноменъ. На нкоторомъ, довольно значительномъ разстояніи отъ стола или зеркала она встряхивала рукою, будто отряхая съ нея какую-нибудь жидкость, и при этомъ на поверхности стола или зеркала раздавались сухіе, совершенно внятные звуки. На мой вопросъ, что это такое, конечно она не могла дать мн никакого объясненія кром того, что она желаетъ, чтобы были эти звуки — и они происходятъ.

— Постарайтесь напрягать свою волю, — говорила она, — можетъ быть и у васъ выйдетъ.

Я напрягалъ волю изо всхъ силъ, но у меня ничего не выходило. Между тмъ, когда она клала свою руку мн на плечо, а я встряхивалъ рукою, на стол и зеркал раздавались такіе же точно звуки, какъ и у нея.

Раза два, въ моемъ присутствіи, бывало еще и такое явленіе: вокругъ нея начинали раздаваться боле или мене громкіе стуки, хорошо извстные каждому, кто присутствовалъ на медіумическихъ сеансахъ.

— Слышите, скорлупы забавляются! — говорила она.

Стуки увеличивались, распространялись.

— Цыцъ, шельмы! — вскрикивала она, — и все мгновенно стихало…

* * *

У madame де-Барро было за это время нсколько conf'erences'овъ, на одномъ изъ которыхъ Елена Петровна всми мрами постаралась собрать какъ можно больше народу. Но все же больше двадцати пяти, шести лицъ никакъ не нашлось. Съ одной стороны около меня оказался князь У., а съ другой — виконтъ — Мельхіоръ де-Вогюэ, котораго я прежде встрчалъ нсколько разъ въ Петербург. Князь У. все меня спрашивалъ:

— А какъ вы думаете, мн кажется, Левъ Николаевичъ Толстой ничего не можетъ имть противъ теософіи?

Князь У. былъ ревностнымъ поклонникомъ идей «яснополянскаго господина», только-что вступившаго, по крайней мр публично, въ новый фазисъ своего развитія.

— Ей-Богу ничего не могу сказать вамъ, — отвчалъ я, — я не знакомъ съ графомъ Толстымъ.

Онъ никакъ не могъ успокоиться и все продолжалъ допытываться:

— Однако, какъ вы думаете? Право, тутъ нтъ ничего такого, что было бы въ разрзъ съ его взглядами…

Тюрманнъ заставилъ замолчать и Олкотта, и Могини, и madame де-Морсье, а, наконецъ, даже Блаватскую — и сыпалъ фразами.

— Какой этотъ французъ болтунъ! — обратился ко мн по-русски де-Вогюэ.