Современная жрица Изиды

Въ сочиненіяхъ и объясненіяхъ проповдниковъ теософическаго общества я пока нашелъ оригинальнаго не особенно много; но все же они служили дополненіемъ въ моихъ занятіяхъ. Я терпливо дочитывалъ два объёмистыхъ тома Isis unveiled[12] Блаватской, да еще вдобавокъ въ рукописномъ французскомъ перевод, оставленномъ мн Еленой Петровной для соображеній — можно ли издать его съ очень значительными сокращеніями.

При чтеніи первой части этой книги, еще во время пребыванія Блаватской въ Париж, я какъ-то сказалъ г-ж Y.: «мн кажется — „Isis unveiled“ — самый интересный изъ феноменовъ Елены Петровны и, пожалуй, самый необъяснимый.»[13].

Теперь, отлично зная объясненіе всхъ этихъ «феноменовъ», я тмъ боле подтверждаю мое мнніе. Немало потрудилась «madame» надъ своей книгой, не мало прочла для нея и запомнила. Безъ ватиканскихъ «уникъ» она, конечно, могла обойтись; но несомннно должна была одолть цлую спеціальную библіотеку.

Ея «Изида» — это огромный мшокъ, въ который, безъ разбору и системы, свалены самыя разнородныя вещи. Есть въ ней, безспорно интересное и серьезное, добытое какъ старыми, такъ и, сравнительно, новыми авторами, есть нсколько остроумныхъ замчаній и выводовъ и самой Блаватской; но вмст съ тмъ и всякаго вздору, ни на что непригоднаго, — сколько угодно. Для того, чтобы сдлать такой выводъ объ «Изид», вовсе даже не надо въ теченіе трехъ лтъ изучать мистическую и оккультическую литературу, ежедневно принимая эту пряную пищу въ аллопатическихъ пріемахъ, — для этого достаточно прочесть хотя бы Элифаса Леви, Сентъ-Ива, Франка, Венсана, Гёрреса и др., достаточно быть au courant новйшихъ изслдованій по гипнотизму и близкимъ къ нему предметамъ.

Да, врядъ ли мудрецы Тибета принимали участіе въ литературной дятельности «madame» — по крайней мр они не могли подсказать ей иной разъ самыхъ простыхъ вещей. Вотъ маленькій образчикъ этого — письмо изъ Эльберфельда, въ начал осени 1884 года.[14]

«Всеволодъ Сергичъ, милый, найдите мн, Бога ради по-русски переводъ термина g'en'eration spontan'ee-ну какъ это по-русски „мгновенное зарожденіе“ что-ли? Чортъ бы побралъ ученыхъ, которые выдумываютъ слова, а въ диксіонерахъ ихъ нтъ. Прошу васъ, найдите и сейчасъ же, не медля дайте знать, мн нужно для моей Катковской статьи, которая, наконецъ, кончается. Спасите, родной… ваша Е. Блаватская».

Чего было бы проще поднять руку, позвонить серебрянымъ колокольчикомъ, вызвать изъ Тибета всезнающаго махатму или его «челу» — и спросить!.. Но о сочиненіяхъ «madame» рчь впереди…

Я время отъ времени переписывался съ Еленой Петровной и въ моихъ письмахъ, выражая лично ей невольное расположеніе и участіе, тмъ не мене стремился къ своей цли, сказавъ себ: «не уйду, пока не узнаю, что такое она и ея феномены». Я, конечно, не разсчитывалъ, что она сразу, да еще и письменно, совсмъ проговорится и себя выдастъ; но я уже настолько зналъ ее, чтобы разсчитывать на ея постоянныя, «маленькія» проговариванья, которыя, въ общей сложности, составятъ нчто большое и осязательное.

Будучи въ высшей степени порывистой, несдержанной и, въ иныя минуты, до крайности наивной, — Блаватская могла «до конца» отуманить только людей, еще боле наивныхъ, чмъ она, еще боле несообразительныхъ. Главная же ея сила и условіе ея успховъ заключались въ необычайномъ ея цинизм и презрніи къ людямъ, которое она скрывала весьма удачно, но которое все же иной разъ прорывалось неудержимо. «Чмъ проще, глупе и грубе „феноменъ“, — признавалась она мн впослдствіи, — тмъ онъ врне удается. Громадное большинство людей, считающихъ себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Еслибы знали вы какіе львы и орлы, во всхъ странахъ свта, подъ мою свистульку превращались въ ословъ и, сто#ило мн засвистть, послушно хлопали мн въ тактъ огромными ушами!..»

Но въ то время до этихъ признаній было еще далеко; «madame» продолжала морочить меня своимъ «хозяиномъ», увряя, что я состою подъ особымъ его покровительствомъ. О феноменахъ же писала, все еще находясь подъ впечатлніемъ парижскихъ неудачъ: «Ничего я не могу сдлать по части феноменовъ, отъ нихъ мн и такъ тошно. И не говорите про нихъ»…

Она все корила меня «подозрительностью». Сообщилъ я ей о сеансахъ магнетизера Робера и его ясновидящаго субъекта, Эдуарда, который, вмст со своимъ наставникомъ, притворялся и фокусничалъ несомннно. А она мн въ отвтъ: «государь мой, Всеволодъ Сергичъ. Вы ужаснйшій и неисправимый — не скептикъ, а „подозритель“. Ну, что вамъ сдлалъ этотъ Eduard, почему вы думаете, что онъ притворяется? А впрочемъ — мн-то что? подозрвайте всхъ на здоровье. Вамъ же хуже…» Это подчеркнутое всхъ было очень ясно. Или вотъ — еще ясне: «скверно на свт жить, подозрвая всхъ и каждаго. Совершенно уврена, что передъ людомъ говорить про меня подозрительно не станете. Я-то, по крайней мр, подозрительницей никогда не была; и кого люблю, такъ люблю въ сурьезъ — а такихъ весьма мало…»