Современный сонник

И тогда я неожиданно увидел, как он сошел с веранды между кустами сирени или жасмина, теперь уже почерневшими, готовыми к зиме. В тот же момент появилась и она в конце дорожки. И я увидел, как, бросив корзину наземь, она подбежала к мужу и ни с того ни с сего прижалась к нему со сладострастной вкрадчивостью, а он жестом пресыщенного человека обнял ее, свою собственность, а потом поднял корзину с яблоками.

Так вошли они в дом, укрывшийся за красной рябиной.

— Вот видишь, — сказал я себе с облегчением. Но облегчение это вовсе не было облегчением. — Видишь. Сколько раз жизнь учила тебя уму-разуму?

И во мне вспыхнула жажда мести. Я еще раз обернулся и поглядел на их дом.

— Ну подожди, уж ты меня в другой раз увидишь, — сказал я и двинулся в обратную сторону. Так я шел некоторое время, пока не почувствовал, что иду не один. Тогда я поднял голову — рядом со мной терпеливо плелся Ромусь.

— Вы сами с собой разговариваете, — осклабился он.

— Видишь ли, у меня такая привычка.

— Кажется, сами с собой разговаривают люди, которые долго жили в одиночестве.

— Это неправда.

Я чувствовал на себе его назойливый взгляд и невольно пошел быстрее.

— Она вам нравится, — протяжно сказал Ромусь.

Я резко остановился.

— И чего же тебе от меня надо?

— Мне ничего не надо. Но вам она приглянулась.

— Иди своей дорогой.

Я зашагал в сторону дома. Ромусь шел за мной походкой лунатика.

— А нам она не нравится. Регина — другое дело, — говорил он, с трудом ворочая свои тяжелые мысли.

Я молчал.

— Ни то ни се, — снова заговорил Ромусь. — А Регина женщина хоть куда. Есть на что поглядеть. Она ходит купаться на реку. Но сегодня уже слишком поздно. Граф любит подсматривать, он до этого большой охотник.

Я шел все быстрее, и гнусавый, тягучий голос Ромуся оставался где-то позади.

Потом я лежал на своей кровати, разглядывая кровавое зарево, которое медленно ползло по стене к потолку, сбитому из нетесаных сосновых досок. Я слышал, как Корсаки пошли молиться, потом я слышал хоровое пение — оно долетало сюда вместе с вечерним холодом от реки. Потом Корсаки возвратились, лениво разговаривая. Стукнула калитка в заборе, они вошли в дом. В бутыли, стоявшей на окне, догасала последняя огненно-алая капля.

Скрипнула дверь. Пани Мальвина внимательно вглядывалась в темноту, стараясь выловить меня из мрака.

— Вам ничего не нужно?

— Нет, спасибо.

— А может, кислого молочка?

— Большое спасибо.

Она все еще в нерешительности стояла на пороге.

— И ничего у вас не болит?

— Нет. Все в порядке. Я буду спать.

Она немножко помолчала.

— Ну как хотите. Спите на здоровье. От дурных мыслей спасает только сон, ничего больше.

Пани Мальвина ждала, не отзовусь ли я.

— Ну, спокойной ночи, — сказала она наконец.

— Спокойной ночи.

Она прислушивалась к моему дыханию и, когда я нетерпеливо повернулся на другой бок, тихо затворила дверь.

Еще некоторое время они с братом плаксиво ворчали друг на друга, но в конце концов золотистая щель под их дверью исчезла.

Я сердито ворочался на кровати, и звон пружин долго не умолкал в разогревшейся за день комнате.

Разбудили меня чьи-то осторожные шаги возле веранды. Одним духом я вскочил, превозмогая бешеное биение сердца. Какие-то обрывки воспоминаний, полные ужаса, ночных страхов, укоров совести, обступили меня липким удушьем. Я чувствовал, как дрожат мои ступни на холодном полу. Мало-помалу я стал различать очертания предметов, туманный отблеск зеркала, более светлый, чем стена, прямоугольник окна с бутылью и контуры двери, ведущей на веранду. И только тогда я понял, где нахожусь и что теперь ночь.

Я шел на носках через темную комнату, вытянув руки, чтобы удержать равновесие. Наконец добрался до двери. На веранде я остановился, затаив дыхание. Кто-то подкрадывался к соседнему окну.

Я видел черную, согнувшуюся фигуру, припавшую, к стеклу. Ночной гость чуть-чуть выпрямился и долго смотрел в темную бездну окна. Наконец он постучал.

С минуту он стоял, настороженно склонившись, ожидая ответа. Потом снова постучал. Я услышал нетерпеливое, тревожное позвякивание стекла, неплотно вставленного в оконную раму.

— Кто там? — отозвалась заспанным голосом Регина.

— Это я, слышишь?

— Чего ты шатаешься по ночам?

— Отвори, я тебе кое-что скажу.

— Завтра скажешь.

— Ей-богу, отвори, а то хуже будет.

— Уходи, всех перебудишь. Что обо мне люди подумают?

— Если не желаешь отворять, так выйди ко мне на улицу.

Молчание.

— Я тебя в покое не оставлю. Чем я хуже других?

— Я ни с кем не путаюсь. Чего ты ко мне пристал?

— Регина, отвори, я тебе кое-что скажу.

— Завтра.

— Я сойду с ума, Регина. Что ты со мной делаешь?

— Пройдет у тебя, иди спать.

— Регина, Регина, — вдруг заскулил партизан. — Я больше так не выдержу. Совсем я одурел, и работать не могу, и думать ни о чем не могу.

Тишина.

— Регина, у меня тут кое-что в земле зарыто. Если хочешь, мы хоть завтра уедем.

— Тише, а то я позову людей.

— У меня родные за границей. Будешь жить, как важная дама.

Партизан сердито сопел, и в его сопении слышались слезы.

— Выйдешь?

Молчание.

— Выйдешь?

Он поднял кулак.

— Ах ты, грязная потаскуха…