Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь

— Нет! Нет! Нет! Владик, не ходи никуда, не ходи! Хочешь… Хочешь — пойдем ко мне? Ты поживи у меня, поживи пока, мы потом обязательно что-нибудь придумаем, обязательно, вот увидишь!

И, поймав на себе оценивающий Владиков взгляд (она удивительно нехороша была, эта девушка, — сутулая, тощая, с плоской грудью, с нескладными руками и ногами, в белом нейлоновом платье, которое сейчас, пронзенное солнцем насквозь, предательски высвечивало все недостатки ее фигуры), добавила, пряча глаза и заливаясь каким-то желтым румянцем:

— Я сейчас, Владик, живу одна, совсем, совсем одна… Ты поживи у меня сколько хочешь…

* * *

Квартира ее была в соседнем доме — роскошное трехкомнатное жилище с лепниной на потолке и высокими французскими окнами в полстены. Натертый паркет отсвечивал в солнечных лучах бриллиантовыми вспышками.

— Неплохо вы устроились… То есть ты. Одна, говоришь, живешь? Родители-то надолго уехали?

— На три года. В Сирию… Папа там строительство одно финансирует, мост какой-то, и параллельно еще фирму открывает… А мама с ним…

Лера говорила это, совершая пунктирные пробежки по главной комнате — гостиной, в которой расположился Владик, по коридору до кухни и обратно. Вскоре небольшой стеклянный столик возле кожаного дивана оказался заставлен закусками и крохотными чашечками с дымящимся кофе.

— Да сядь ты, — похлопал Владик по прохладной коже дивана рядом с собой. — Сядь, поговорим нормально, не могу я, когда перед глазами мельтешение сплошное, не посмотрел даже на тебя толком. Так я у тебя правда, что ль, надолго смогу поселиться?

— Правда, только… А что случилось?

Она робко, словно проситель в кабинете большого начальника, присела на краешек диванной подушки. В ее серых глазах в рамке красноватых век со слабым намеком на реснички просвечивала готовность поверить всему, что ей скажут.

— Да понимаешь… Лера… Э-э-э… Из дому меня выгнали, — неожиданно для самого себя ляпнул Владик.

— Ка-ак?!

— Да. Вот представь. Выгнали. Мать и этот… отчим. Помешал я им. Они вдвоем хотят жить, любовью своей наслаждаться, а тут я — получается, обуза. И потом, мать, видите ли, не желает, чтобы люди видели, что у нее такой взрослый сын. Они давно меня из дома выживали, только все сначала как бы не прямо было: намеки, попреки. А сегодня мне, вишь, восемнадцать исполнилось — у меня день рождения сегодня, да! — так отчим прямо сказал: иди-ка ты, Владислав, на все четыре стороны, живи как хочешь, ты нас не знаешь, мы тебя не знаем. И даже не копейки денег не дали, я хотел паспорт взять — дверь прямо перед носом захлопнули, чуть не пришибли. Да. Вот такие дела, Лера.

— Ужас какой! — Лера приоткрыла рот с шершавой малиновой полосой вокруг губ («И где она умудрилась губы-то обветрить в такую жару», — неприязненно подумал Владик), и затеребила тощую косицу. Совсем как в детстве.

— Так что я, Леркин-валеркин, поживу у тебя немного. Пока на работу не устроюсь. А ты сама-то чем занимаешься? Летом?

— К экзаменам готовлюсь. В МГУ.

— Везет! Образование получишь. А я, наверное, в грузчики…

Давно отрепетированным донжуановским жестом Владик, запустив в волосы все пять пальцев, откинул со лба пышную шевелюру. Рассказанная им жалостливая история, помноженная на давнюю и детскую влюбленность Леры в мальчика в матросском костюмчике оказала желанное действие: девушка, хоть и глядела на него с сочувствием, дышала глубоко и прерывисто. На ее висках и верхней губе проступили крошечные бисеринки пота.

А Владик, получивший свой первый сексуальный опыт еще четыре года тому назад, во время вечеринки с компанией разбитных одноклассниц, смотрел на плоские, «картонные» Лерины прелести, на нескладные руки и выступающие из-под легкого платья ключицы, и понимал, что за право обосноваться в этом доме надолго ему придется во многом себя пересиливать.

Внезапно руки и грудь девушки покрылись «гусиной кожей». Курица ты мороженая, жалостливо подумал Владик. И спросил, вздохнув с изрядной долей обреченности:

— Слушай, у тебя вина нет? Хотя бы и начатой бутылки… Мне так — стресс снять…

«Выпью — может, что-нибудь и получится», — решил он, когда Лера метнулась в кухню.

И в принципе не ошибся.

Мать нашла его на третий день — Галина Семеновна пешком обошла все близлежащие кварталы, пока не увидела у Лериного подъезда такой знакомый красный «Харлей». Преодолевая колотье в груди и обеими руками придерживая уже очень заметный живот, поднялась на четвертый этаж. Прежде чем позвонить в массивную, добротно обитую дверь, женщина долго отдыхала, перевесившись через перила и хватая широко открытым ртом густой подъездный воздух.

Леры дома не было — она уехала на консультацию в университет.

— Сынок… Ты что же это, сынок… — выдохнула Галина Семеновна, и слезы сразу же потекли из ее воспаленных глаз — три бессонные ночи давали о себе знать! — Зачем же ты так со мной, Владик… Вернись домой, вернись, я тебя жду, я же все глаза проглядела, и Иван Гаврилович тоже волнуется, что ж это такое, мальчик мой… Владик…