Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь

Все повторялось. Женщина, для которой он привык считать себя одним-единственным, снова предавала его. И все ради какого-то мерзкого маленького существа, головастика с уродливым выражением на морде — он видел какие-то такие плакаты в поликлинике, — у которого нет не то что имени — даже рук-ног, даже ушей или носа, даже ногтей, нет обыкновенных человеческих ногтей! Огромная голова и позвоночник…

Он смотрел на абсолютно ровный Лерин живот, старался вообразить себе того, который сидел там, внутри, — и передергивался от брезгливого отвращения.

— Владик, Владичка, милый. — Жена опускалась на персидский ковер прямо у его ног и обнимала их, прижималась к его ступням мокрым лицом. — Владичка, ты просто еще не осознал, не понял, правда, любимый? Ведь ты хочешь маленького, правда? Ты только подумай, подумай, милый, ведь это будет наш ребеночек, только наш… Он будет похож на тебя, это будет мальчик, вот увидишь, я чувствую, семь месяцев — это совсем немного, они пройдут незаметно, вот увидишь, и у нас будет сынок, наш с тобой сыночек, Владичка…

Он не хотел ее ударить — хотел только вырвать свою ногу из цепких Лериных объятий, и больше ничего… Но дернул слишком сильно, и босая пятка со всей силы саданула Леру прямо в лицо. Она охнула, подняла руки, защищаясь, оберегая свой живот — и этот чисто инстинктивный жест обозлил Владика до предела, он вскочил на ноги, путаясь в ее длинных волосах, которые падали с ее плеч на ковер, и, не давая жене встать, стал бить ее со всей силы, пинать ногами, норовя попасть в лицо, в грудь, а главное — в живот, в живот, в живот!

Лера не кричала — она стонала, а потом затихла, съежившись в углу, куда сумела отползти, спасаясь от побоев. Когда он уходил, предварительно опустошив тумбочку, куда — он видел — жена накануне положила только что полученный от все еще работающих в Сирии родителей очередной перевод, Лера лежала в этом углу, скрючившись и не издавая ни звука…

Четыре дня он не показывался дома, ночуя у приятелей (вернее было бы сказать — у приятельниц) и бездумно слоняясь по университетскому бульвару. Денег у него не было: все было потрачено в первый же день «бомжовой» жизни, потрачено на такую ерунду, как ужасно дорогие ботинки, в недобрый час попавшиеся Владику на глаза в витрине не самого дешевого универмага. Ночевать его приятельницы пускали, но как-то так совпало, что у каждой из них находились в эти дни какие-то свои дела, всем было не до милашки Владика.

Поэтому он решился вернуться. «А почему бы нет? Какая ни есть, но она мне жена… была. Квартира там огромная, три комнаты, целых три! Что мне, на улице ночевать?» — А вернувшись, он обнаружил квартиру пустой. Как сказали соседи, Леру увезли в больницу — у нее был выкидыш с кровотечением и какими-то тяжелыми воспалительными процессами впоследствии.

Два месяца, пока Лера была в больнице, он жил один. Как отшельник.

А потом Лера вернулась.

До конца жизни, вспоминая о той минуте, как он снова увидел жену, Владик пытался изгнать из памяти страшное, бледное, окаменевшее Лерино лицо с сухо горящими глазами — таким он запомнил его, когда жена вышла из больницы. Она открыла дверь своим ключом и остановилась на пороге квартиры, увидев Владика. Не спуская с него глаз, медленным жестом вытянула впереди себя руку и махнула на него, как будто отгоняя навязчивое ведение. Потом еще раз. И еще. И вдруг, поняв, что он здесь, он никуда не ушел, Лера отвернулась, прижалась к стене и как-то боком, медленно, ни на что не глядя, сползла вниз…

Как она пришла в себя и скрылась в своей комнате, бывшей детской, Владик не видел — перешагнув через упавшую Леру, он вернулся обратно в спальню и рухнул лицом на широкую постель. И уснул — неожиданно быстро, и проспал до самого утра.

А все последующие дни, Владик чувствовал это, Лера молча ждала, когда он соберет вещи и уйдет. Исхудавшая в больнице до последней степени, она ходила по дому как тень и вздрагивала всем телом, натыкаясь на бритвенные принадлежности в ванной, ботинки «Белутти» в коридоре, брошенную в раковину тарелку — на все, что так или иначе выдавало присутствие Владика в квартире.

«Давай, жди, может, дождешься, — думал он, с особой, мстительной жестокостью, нарочито громко топая, проходя перед всегда закрытой дверью в ее комнату. — Так я тебе и съехал отсюда! Сама во всем виновата, сама меня предала, вот и сиди теперь там одна и кайся, вобла вяленая…»

Мысль о разводе ему в голову не приходила. Владик был уверен, что, придя в себя, рано или поздно Лера приползет к ему просить прощения за свое вероломство. Ребеночка ей захотелось, как же! Захотелось — вот и поплатилась за все! И, смакуя в постели гавайские сигары, одну за другой, Владик предвкушал это примирение: вот открывается дверь и заплаканная, истерзанная чувством вины Лера бросается к нему, а он, чуть-чуть помурыжив ее для проформы холодноватым обращением, великодушно дарит ей великое благо — свое Прощение.