Спартак

Я не вешал нос. Отчаянные, готовые умирать гладиаторы, заберут с собой не одну душу профессионального, но холодного римлянина! Красс не даст соврать, думается римский полководец хорошо усвоил сегодняшний урок! Перцу добавляли две тысячи легионеров-заложников, томившихся в копийски амбарах в ожидании своей судьбы. Среди легионеров штурмовой бригады не нашлось идиотов, между пленом и смертью, выбравших смерть. Оказавшись внутри городских стен, отрезанные от остальных, римляне незамедлительно сдались.

Помпей, как и Красс претендовал на нечто большее, чем роль цербера на границах Рима и, безусловно, хотел сделать широкий шаг на пути укрепления своих политических позиций. Таким шагом могло стать освобождение заложников. Тщеславие Магна наверняка тешило его надеждами показать себя во всей красе накануне испанского триумфа[1] и сделать свои позиции в Риме непросто прочными, а непоколебимыми. Помпей спал и видел, чтобы лучами своей воинской славы затмить лучшего полководца того времени Луция Лукулла[2]. Наш настрой был прост — именно головы пленных легионеров сотнями полетят с городских стен в ряды римских когорт победоносного полководца, если тот не захочет идти с нами на диалог. В тоже время я осознавал, что Помпей не станет тянуть. Он желает в кратчайшие сроки покончить со взбалмошными рабами, чтобы красиво поставить точку там, где у Красса получалось ставить многоточия. Помпей из кожи вон полезет, чтобы оправдать свое прозвище Магнус [3]

Как бы то ни было теперь судьба столкнула меня лоб в лоб с одним из величайших полководцев древности. Я принял вызов.

* * *

Меня поднял голос Рута. Гопломах с выпученными глазами забежал в комнату, где я отдыхал.

— Спартак! Вставай мёоезиец! — закричал он.

Я вскочил с кровати, с трудом разлепил глаза, ища рукой меч, который оставил рядом с кроватью на столе.

— Рут? Что случилось? — спросил я, видя возбуждение на его лице.

— Помпей прислал Варрона Реатинского[4], который желает говорить только с тобой! — заявил гопломах.

Мне понадобилось время, чтобы переварить эти слова. Сон как рукой сняло. Я поднялся с кровати, размял затекшие мышцы, схватил свой меч.

— Кто такой этот Варрон?

— Легат!

— Где он? — серьезно спросил я.

— У ворот! — выпалил Рут. — Их там шестеро!

— Заводи!

Рут бросился выполнять приказ. Я знал, что выгляжу отвратительно. Не найдя ничего лучше, я попросил у хозяина каупоны воды. Умылся, привел себя в божеский вид. Несколько минут ушло на то, чтобы уложить сальные волосы. Мокрыми руками я расправил свою консульскую тогу[5], в которой завалился спать. Не хотелось показывать людям по ту сторону стены, насколько паршиво выглядит сейчас вождь восстания.

— Как я выгляжу? — строго спросил я у толстого грека, когда тот появился в дверях, чтобы узнать нужно ли мне что-то еще.

Старик многозначительно улыбнулся. Выглядел я действительно паршиво.

Через несколько минут в дверях послышался шум и топот сапог. Я услышал голоса.

— Заходит тот, кто будет говорить, — голос принадлежал Руту.

— Я, — высокий голос, говоривший поставленным голосом на чистом латинском без всякой примеси.

— Тогда заходи, остальные подождут здесь, — отрезал Рут.

В проеме показался Рут, за ним в дверях вырос невысокий римлянин с надменным взглядом и презрительной улыбочкой. Он застыл на пороге, осмотрелся и, по всей видимости, оставшись удовлетворенным увиденным, шагнул в мою комнату. На вид ему было чуть больше сорока лет. Черные как вороново крыло кудрявые волосы, борода, белоснежная кожа, но нездорово бледные губы и ровный нос. Он кутался в плащ пурпурного цвета, под которым можно было различить торакс.

— Значит ты Спартак? — писклявым голосом надменно спросил он, с любопытством рассматривая меня. Я видел как перекосило его рожу после того, как я не удосужился подняться и поприветствовать Варрона. — Ты тот самый раб, наделавший так много шума?

На лице Рута появилось возмущение, и гопломах потянулся к гладиусу, но я остановил его взглядом. Не стоило начинать разговор с угроз и оставлять о себе неприятные впечатления. Посол мог говорить что угодно и вести себя ровно так, как пожелает! Оставалось только, чтобы его слова в полной мере отражали суть разговора, с которым он пришел.

— С кем имею честь говорить?

— Марк Теренций Варрон! — представился римлянин. — Если тебе конечно что-то говорит мое имя! Впрочем, неважно! Надо признать, я не зря бросил свои дела в Риме и вновь встал под знамена Магна! Именно здесь пишется история! А я люблю Историю, раб! Во многом поэтому я здесь.

Варрон усмехнулся, одернул плащ.

— Я давно вынашиваю мысль написать труд, в котором расскажу своему читателю о лучших деятелях нашего времени! О мире эллинистическом, о Риме[6]! — поделился он.

— Туда попадет Спартак? Помнится, один Варрон уже попал в историю. Под Ганнибала при Каннах[7]! — подколол римлянина Рут.

Варрон побледнел от гнева и буквально просверлил Рута взглядом.