Спартак

Наружу вылезли долгое время копившиеся проблемы. Проблемы напоминали большие гнойники на измученном теле больного, которым представлялось в моем воображении наше движение. Увы, для того, чтобы победить в этой войне, усилий, прикладываемых нами до сих пор, недостаточно. Гнойники пора вскрыть. Я понимал, что, взвалив на свои плечи ответственность за результат, я брал ответственность за повстанцев. Если я хотел, чтобы открытые раны, откуда хлынет гной вперемешку с кровью, зажили, вскрывать гнойники придется мне самому. Делать это следует здесь и сейчас. Проблем накопилось слишком много и любое неосторожное движение могло привести нас к краху. Неправильный надрез прикончит восстание до того, как я доведу операцию до конца. Эти мысли вселяли уверенность, но одновременно приводили в ужас — я понимал, что речь идет о жизня тысяч людей, а не о самобичеваниях перед зеркалом накануне важной встречи.

Отрезанные от связей с внешним миром, мы были лишены провианта, коммуникаций, оказавшись никому ненужными, брошенными на произвол судьбы изгоями. После судьбы Копии, глупо и впредь рассчитывать на поддержку италийских городов, чья посильная помощь была бы сродни глотку живительной воды. Я всерьез обдумал слова Ганника, предложившего совершить набег на расположенные севернее по побережью города-побратимы Гераклею[1] или Метапонт[2], но отмел эту мысль. Вылазка в северные города, которые первыми бы повстречались на пути, могла расшатать дисциплину, которую мне с таким трудом удалось взять в кулак. Более того, задержавшись в городках, мы рисковали быть настигнутыми римлянами прямо в лагере у городских стен. Взвесив все за и против, я пришел к выводу, что шаг отправиться в Гераклию или Метапонт, выглядит для Красса наиболее логичным с нашей стороны. С другой стороны, Красс понимал, что я ни за что не сунусь на северо-запад, в сторону Капуи, Минтурны[3] или Синуессы[4]. Россыпь городов хорошо укреплена, имела внушительные гарнизоны и поддержку Рима, расположенного всего в пару днях пути. Сунуться туда значило застрять у гарнизонных стен и позволить нагнать себя Крассу. Исходя из этих соображений, я отмел идею с Гераклией и Метапонтом, посчитав ее абсурдной в своей логичности и даже не рассматривал вариант идти в Капуи, Минтурны или Синеуссы.

Несмотря на возражения Рута, я приказал снова резать коней, чтобы накормить людей. Если, покидая Регий, нам удалось унести из брошенного лагеря хоть что-то, то в Копии огонь забрал у нас последние крохи. Тара, провиант, запасы которых нам удалось частично восполнить в Кротоне, все это кануло в Лету, охваченное пламенем. В ближайшее время мы не имели возможности восполнить резервы и вынуждены были выживать.

Не оставалось сомнений, что Красс возьмет наш след как можно скорее. Мысль о бое с римлянами, сбивала спесь даже у моих военачальников. Чего говорить, Ганник, всегда и во всем высказывавшийся за необходимость схватки с римлянами, теперь хотел отстрочить час боя с врагом. Остальные были солидарны с нашим общим мнением — позволить Крассу навязать нам бой сейчас значило разгромно проиграть.

Среди нас все еще полно тех, кого гладиаторы называют «найденышами»[5] — рабы плантаций, имений и прочие беглецы, не умеющие толком обращаться с оружием и присоединившиеся к Спартаку в надежде на успех восстания. Многие из них плохо обучаемы и с военной точки зрения не представляют ценности, отяжеляя легион своим присутствием. В отличии от мёоезийца я не стал бы терпеть подобных людей в своих рядах хотя бы потому что это лишняя обуза для воинов профессионалов, которым в сражении приходилось подставлять себя, прикрывая от удара врага «найденышей». Прибавь к этому необходимость кормить таких сомнительных воинов, потерю мобильности и многое прочее, как становилось понятным, что затея из сомнительной превращается в отвратительную.

Прежний Спартак допускал в ряды повстанцев каждого, кто искал свободу. Мёоезиец искусственно раздувал количество повстанческой армии, численно сравниваясь с войском Рима, преследуя цель вступить в переговоры с сенатом. Тактика определенное время приносила плоды. Варвар одержал ряд ошеломляющих побед и заставил говорить о восстании сенат, но когда повстанцы оказались под лупой Рима, почувствовавшего прямую угрозу, а на подавления восстания были выдвинуты лучшие армии республики, говорить об успешности тактики сопротивления не приходилось. Римляне на момент передачи полномочий по подавлению восстания Крассу превосходили рабов численно, что уж говорить теперь, когда в дело вступили армии Лукулла и Помпея. Я понимал, что тактика мёоезийца изжила себя и если я ничего не предложу взамен, то движение восставших изживет себя.