Спартак

Размышляя, я понимал, что скоро невидимые тиски сомкнуться. Подход римлян отрежет нас от продовольственной подпитки италиков. Последует осада, голод вынудит нас открыть ворота и принять схватку в открытом бою. Я знал, что Красс не поведет свои легионы на пролом, не рискнет брать лагерь штурмом. Слишком свежи раны Марка Лициния, он хорошо помнил горечь своих поражений. Назвать же дураком Лукулла не поворачивался язык. Римлянин выжидал, готовился и ударит наверняка… Мне понадобился не один день, чтобы смириться с мыслью — наш лагерь, размером и размахом не уступавший лучшим римским образцам, скоро станет единой братской могилой повстанческого движения.

Ну что ж… настал мой час расплачиваться по долгам.

— С рассветом мы покинем лагерь…

Непродолжительная речь стала эмоциональной. Я ловил на себе недоуменные взгляды и хотел донести до полководцев, что мое решение окончательно, но как только я предложил собрать к рассвету десяток мобильных групп, которые разойдутся по Апулии[5], слова восприняли в штыки.

— Мёоезиец, — Рут смотрел на меня в упор томным взглядом исподлобья. — Ты уверен?

Полководцев выдернули из-за стола, где они коротали время в компании других гладиаторов и каннских шлюх. Все до одного, военачальники были поддаты.

— Я отдаю отчет своим словам! Выдвигаемся на рассвете! — подтвердил я.

— Спартак… — Тирн поймал на себе мой тяжелый взгляд, осекся, не стал развивать свою мысль.

— Не кажется ли тебе, что мы возвращаемся к прежним позициям?

Рут понятия не имел, почему я предлагал выступать, но готов был биться головой о стену, чтобы доказать свою правоту. Черта, за которую мне так нравился гопломах, сейчас раздражала.

— К Гераклию? Хочешь сказать, я возвращаюсь к Гераклию, Рут? — вспылил я.

— Твои слова! — безразлично кинул гопломах в ответ. — Я не видел смысла разделяться под Гераклием, не вижу необходимости сейчас. Ты убедил меня, что на войне нет места пахарю или кузнецу.

— Выслушай до конца! — возразил я.

Со стороны выглядело так, будто собственные принципы загнали меня в тупик. Я осознавал это не хуже полководцев и смирился с тем, что совет превратился в базар. Главное показать, что между нашим разделением под Гераклием и моим теперешним стремлением высвободить невольников с латифундий Апулии — пропасть. Пока же военачальники не давали мне высказаться и продолжали галдеж.

— Рут, ты…

— Не надо, Спартак, — гопломах завелся, лицо его покрылось красными пятнами. — Ты решил пополнять наши ряды пахарями и свинопасами?

— Дослушай и не станешь задавать глупых вопросов! — также спокойно, но твёрдо, я перебил гопломаха, готового говорить без умолку.

Он замолчал, оперся на стол.

— Спартак, каковы слова, такова реакция, — в разговор вступил Аниций.

Высокий галл имел рельефную мускулатуру, туловище от ключицы до бедра рассекал рваный шрам. Украшение, как заверял интересующихся сам Аниций, гордившийся своим шрамом и выставляющий его напоказ. Так и сейчас, сагум[6] Аниций накинул на голый торс, каждый желающий мог поглазеть на шрам своими глазами. По слухам, ходившим среди гладиаторов, за бой, в котором Аниций получил этот шрам на арене, гладиатору преподнесли рудий[7].

Я буквально просверлил Аниция глазами, но не торопился с ответом. Помимо меня в просторной палатке собрались Тирн, Рут, Аниций и Лукор, мое ближайшее окружение. Последние двое появились в совете уже в лагере, бывшие центурионы Ганника, отлично показавшие себя в Брундизии. Их же двоих я выдернул из-за игрального стола. Аниций и Лукор коротали время за игрой в кости и пили местное вино. У Аниция заплетался язык, он не далеко ушел от Рута по части выпитого. Неудивительно, кувшин на игральном столе оказался наполовину пуст, еще несколько пустых кувшинов стояли под столом.

Сидя на бревне, я медленно водил подушечками указательного и большого пальцев по лезвию гладиуса, когда Рут грузно поднялся и положил свою мозолистую ладонь на мое плечо.

— Красс в Риме, Лукулл на восточной границе Апулии, брат! Лагерь — надежное место, я не вижу причин его покидать.

— Продолжим, — сухо ответил я.

Все четверо переглянулись. Наконец, видя, что я не намерен переносить совет, гладиаторы насторожились.

— Мы готовы слушать, даже если ты станешь говорить до утра! — пожал плечами Аниций, смирившийся, что ему не удастся доиграть в кости и допить вино.

— Спартак, что-то произошло? — Рут, знавший меня лучше всех, нахмурился, забеспокоился.

Хорошее настроение, с которым Рут зашел в мою палатку, мигом улетучилось. Показалось, гопломах разом протрезвел. Гладиаторы разместились на бревнах, все как один сложили руки на коленях, приготовились слушать. На высушенных жестокой холодной зимой лицах вновь появился здоровый блеск, затянулись раны на теле. Возможность сообщения с италиками и тайные контакты с каннскими купцами обеспечили нас провиантом в достаточном количестве, чтобы быть сытыми и вернуть утраченные за зиму силы. Комфорт объяснял негативный настрой Рута, Тирна и остальных и нежелание покидать насиженное место.

— Я просчитался, разбивав на берегу реки лагерь, — объяснил я.