Спаситель

У отшельников далёкой батареи ничего не нашлось даже к чаю, гостя побаловать — размочили дюжину белых турецких сухарей из того же захваченного обоза. Правда, денщик командира подал к столу хвостик копчёной «московской» колбасы, но у гостя не поднялась рука на эту заплесневелую драгоценность.

Внезапно тревожное чувство, скорее не страха, а нетерпения перед близким концом удачно выполненного дела, поёжило сердце офицера, будто острый морозный ветер протиснулся между петель полушубка, прополз по груди.

Удастся ли ему так же благополучно вернуться?

Э, никто, как Бог! Если уж удалось разыскать батарею под носом у турок, неужели Бог не поможет теперь?

Умный конёк, наверное, запомнил дорогу — побольше воли ему. Да что бы с ним самим ни случилось, долиной к отряду утром подойдут двенадцать тысяч пудов сухарей. К князю Мирскому поспеет поддержка, и ей он будет обязан корнету Елецкому, месяц назад не смевшему закурить в присутствии прапорщика.

Гордое чувство захлестнуло душу корнета. Как в детстве, при большой радости, к горлу подкатил щекочущий клубок.

Инстинктивным радостным движением, бодро выпрямившись, натянул поводья, сжал опушенные инеем бока коня.

Тот как раз в это время замялся было перед чем-то, ему одному видимым под ногами, прянул ухом, выпустил на ветер глубокий вздох, тотчас одевшийся клубами пара.

Под движением поводьев нехотя поднял низко опущенную голову, посланный неожиданным ударом шпор, рванулся вперёд, щепотко перебрал копытами, замахал чёлкой, будто говоря: «По мне, всё равно, куда хозяин прикажет…»

Слепая белесая мгла, одинаково мутная со всех сторон, — будто бы в облачном небе повис всадник с конём. Изредка лишь скрипнет снег на чисто обметённом горбе да за хребтом со стороны Шипки ветер подхватит и донесёт до ушей глухие, упругие, ахающие удары орудий, словно прыгает огромный упругий мяч. Ещё реже на повороте тот же ветер доносит по ущелью редкие вспышки ружейной перестрелки, сухие негромкие звуки, совсем как топор дровосека далеко в лесу.

В башлыке, в полушубке тепло, бережно баюкает иноходь доброго конька. Иней слепит ресницы, а разлепить их — не хочется нос выставлять на мороз.

Корнет инстинктом кавалериста, ещё не зная зачем, мигом сжал шенкеля. И потом уже понял, что лошадь шарахнулась. Сразу прянула со всех четырёх ног в сторону, остановилась, вздрогнув, потом пошла дальше, настороженно прядая ушами.

Дремота у офицера разом пропала.

Оттянул книзу башлык, осадил лошадь, пробовал разглядеть, что её испугало. И стало жутко именно оттого, что ни по сторонам, ни впереди не было ничего, кроме той же однообразно белесой, слепой снежной мути.

Может быть, он сам, задремав, кольнул коня шпорой?

Долго ли он дремал?

Вытащил часы на ремне, с трудом нашарил и надавил репетитор. Ого! Он уже третий час в дороге. А там… «Владимир». Для начала не дурно. Осаженный конь вдруг оступился чуть-чуть задней ногой, пугливо съёжил круп, сторонясь от оврага.

Корнет пригляделся, протёр глаза.

Артиллерист-провожатый — помнит каждое слово — говорил, что овраг будет справа до самой заставы, что держаться надо левее. Господи! Он, очевидно, машинально дал вольт на месте. Одним движением повода выправил коня — овраг справа, как следует. Но ветер теперь в спину, а тогда заставлял прятать лицо.

Боясь пустить в сознание настойчиво застучавшую догадку, корнет повернул снова, к ветру лицом, торопливо размотал башлык, стал прислушиваться. Звенит в ушах…

Ага. Вот чужие реальные звуки. Может быть, ржание с далёкой коновязи? Это что?..

Конь снова дрогнул всем телом, снова подался в сторону. Звуки — несомненно! Какие-то странные. Словно насекомое с жёсткими крыльями летит высоко над головой: «В-в-вв…» А вот, тоном ниже, будто ночная бабочка: «У-у-у…»

Словно над самым ухом внезапно разодрали лист тонкой и жёсткой бумаги, и шагах в трёх впереди кто-то невидимый ковырнул высокий сугроб и взметнул вверх горсть снежной пыли.

Пули…

Шальные пули. Шуршащие и воющие пули на излёте. Жуткие звуки он слышал впервые, и новизна ощущения на минуту потушила в сознании всё остальное. Потом оформилось изумление. Откуда быть пулям здесь, в целом переходе от турок, на перевале, с обеих сторон занятом нашими?

И лишь последней пришла, выросла и открыла ужасное лицо своё простая и странная мысль: «Заблудился…»

IV

Жёсткая рука бесцеремонно расталкивала корнета Елецкого:

— Братушка, братушка, восстани!

Давеча, когда третий час уже плутавший в поисках дороги ординарец случайно набрёл на одинокую, полузанесенную снегом усадьбу, добрых четверть часа проблудил среди скелетов, снятых с передков арб, горбатых насыпей над погребами и сыроварнями и, добравшись до крыльца покинутого, по-видимому, дома, попытался палашом выломать замок у дверей, спавший без огня хозяин усадьбы всполошился не на шутку.