Спекулятивный реализм: введение

Если оставить это возражение в стороне, то в выстраиваемой Мейясу стратегии разрешения его проблемы есть по-настоящему блестящие моменты, они встречаются, когда он на полпути между корреляционизмом и доисторическим, вроде бы столь враждебными друг другу. По его мнению, в ответе идеализма на кантовский корреляционизм больше интеллектуального достоинства, чем в ответе наивного реализма: «мы должны брать пример с первого контрнаступления метафизики [т. е. немецкого идеализма] на кантовское трансцендентальное»[574]. Величие этих мыслителей в том, что они признают «за корреляционизмом открытие [того, что] мы имеем доступ только к “для-нас”, но не к “в-себе”, но вместо того, чтобы заключить из этого, что “в-себе” непознаваемо, заключают, что корреляция – единственное настоящее “в-себе”»[575]. Если Мейясу считает этот ход настолько великим прорывом, то почему бы ему просто не стать фихтеанцем или гегельянцем и не принять идеалистические ответы этих мыслителей Канту? Потому что он считает, что идеализм не способен учесть фактичность корреляции: тот факт, что ничем нельзя обосновать, почему мысль и мир существуют, а не не существуют, и что следовательно корреляция мысль-мир не является необходимым сущим, как не является им ни Бог, ни судьба. Поэтому «нам нужно понять, почему не корреляция, а фактичность корреляции является абсолютом»[576]. На первый взгляд, фактичность это знак не более чем эпистемологической ограниченности человеческого познания абсолюта; у фактичности аура чего-то чисто негативного, даже меланхолического. Но Мейясу видит в этой вроде бы печальной ситуации положительную возможность, в точности как Брассье видит ее в нигилизме: «фактичность откроется нам как знание об абсолюте, потому что мы, наконец, вернем самой вещи то, что иллюзорно представлялось нам бессилием мышления»[577]. Характерное для фактичности отсутствие основания, обычно интерпретировавшееся как знак человеческой конечности, будет перенесено Мейясу на сами вещи: «отсутствие достаточного основания и есть окончательное свойство сущего, и не может быть ничем иным»[578]. Еще раз: «предельное отсутствие достаточного основания – то, что мы назвали неоснованием, – это абсолютное онтологическое свойство, а не знак конечности нашего знания»[579].

Разумеется, корреляционист скажет, что это неверное понимание: фактичность означает наше фундаментальное незнание, каковы вещи на самом деле, а не наше действительное знание, что существующие вещи контингентны[580]. Чтобы ответить корреляционисту на это заявление, Мейясу разворачивает чудесную беседу между пятью философскими персонажами, которым нужны разве что выдуманные итальянские имена, чтобы походить на героев со страниц Джордано Бруно. Но Мейясу дает им простые дескриптивные имена: христианский догматик, атеист-догматик, корреляционист, спекулятивный идеалист и спекулятивный материалист (то есть сам Мейясу). История начинается со спора двух догматиков о загробной жизни: христианин утверждает, мол, возможно знать наверняка, что после смерти есть жизнь, а атеист парирует, что доказать можно как раз обратное. Следом вступает корреляционист: хотя не уточняется, «сильный» он или «слабый», похож он скорее на сильного. Если и христианин, и атеист отстаивают догматические реалистические взгляды, то корреляционист самоуверенно заявляет, что о загробной жизни как таковой невозможно ничего знать. И тут в беседу вмешивается четвертый участник, готовый опровергнуть их всех: субъективный идеалист. Этот персонаж торжествующе утверждает, что два догматика и корреляционист похожи друг на друга гораздо больше, чем они думают: «потому что все трое думают, что может существовать такое “в-себе”, которое бы радикально отличалось от нашего состояния в настоящем, будь то Бог, недоступный естественному разуму, или чистое небытие»[581]. Другими словами: «поскольку “в-себе”, отличающееся от “для-нас”, немыслимо, идеалист объявляет его невозможным»[582]. Но не только спекулятивный идеалист ощущает себя уникальным в теоретическом плане по сравнению с тремя другими собеседниками. Корреляционист тоже претендует на превосходство, ведь если оба догматика и идеалист думают, что знают истину о том, что лежит за пределами мысли (рай/ад для христианина, небытие для атеиста или вообще отсутствие внешнего для идеалиста), то корреляционист думает, что уникален, так как остается открытым возможности некоторой абсолютной инаковости, уникален в честном признании своего незнания, в то время как другие напыщенно предъявляют претензии на истинность.