Спекулятивный реализм: введение

Остается нерешенной большая проблема, и в главе 4 Мейясу вплотную принимается за нее, используя новые интересные средства. Он уже перевернул корреляционистскую позицию, перенеся ненадежность познания напрямую в вещи, которые теперь абсолютно контингенты, а не просто непознавамы для нас. В знаменитом пассаже, раздражающем в частности Брассье, Мейясу настаивает, что мы «откроем в понятой нами фактичности подлинную интеллектуальную интуицию абсолюта»[602]. Мы знаем, что этот абсолют – гипер-хаос, в котором законы природы могут беспричинно измениться в любой момент. Но если это так, почему мир кажется таким стабильным? Ведь даже самые шокирующие природные бедствия и исторические потрясения вроде бы следуют одним и тем же законам пространственно-временного опыта, которые, судя по всему, действовали во все известные нам периоды истории и во всех измеримых частях Вселенной. Другими словами, почему предполагаемый гипер-хаос на первый взгляд так нехаотичен? Как мог бы сказать критик, «если бы законы действительно были контингентными, мы бы знали об этом – и нас, скорее всего, не было бы, чтобы знать об этом, потому что беспорядок, который наступил бы от подобной контингентности, распылил бы в ничто любое сознание, как и мир, данный ему»[603]. Мейясу отвечает на это возражение при помощи так называемого спекулятивного решения проблемы Юма, которую можно определить следующим образом: «возможно ли доказать, что одни и те же причины повлекут за собой в будущем одни и те же последствия ceteris paribus, то есть при прочих равных?»[604]. «Спекулятивное решение» отличается от метафизического решения (Лейбниц), скептического решения (Юм) и трансцендентального (Кант). Если вкратце, лейбницевское метафизическое решение доказывает необходимость существования Бога и лучшего из возможных миров; согласно скептическому решению Юма, причина и следствие укоренены только в нашей привычке наблюдать, как вещи многократно случаются в одной и той же последовательности; кантовское трансцендентальное решение утверждает, что упорядоченный опыт был бы невозможен, если бы причина и следствие не налагались на реальность структурой самого человеческого рассудка. Мейясу указывает на общий момент во всех трех решениях: «все они принимают как данность, что причинная необходимость истинна»[605]. Поставить под вопрос эту истинность и собирается Мейясу. Утверждение, что мы не можем доказать причинную необходимость, потому что ее нет, может показаться странным, но Мейясу предлагает нам обдумать аналогичный случай неевклидовой геометрии. Когда российский геометр Николай Лобачевский (1762–1856) попытался доказать абсурдность построения геометрии, отрицающей постулат Евклида о том, что через точку, не лежащую на данной прямой, можно провести одну и только одну прямую, параллельную данной, он обнаружил, что оно вовсе не абсурдно: вместо этого он «пришел к новой геометрии, такой же непротиворечивой, как евклидова геометрия, но отличной от нее»[606]. Так же и Мейясу подозревает, что если поначалу мы будем шокированы тем, что он устранил причинную необходимость, то затем «шаг за шагом откроем, что непричинная вселенная столь же приемлема для логики, как и причинная вселенная, потому что в ней мы тоже способны опираться на наш нынешний опыт; кроме того, мы поймем, что такая вселенная свободна от загадочности, присущей вере в физическую необходимость»[607]. Неудивительно, что путь к такой неевклидовой философии лежит через математику.