Спецназ Берии. Первый бой

Командарм пригласил Горбачёва и Лазнюка к столу, развернул перед ними карту и, не в пример Колесову, откровенно объяснил обстановку:

– Вот, смотрите, товарищи. Здесь проходит линия фронта. Но она достаточно условная, поскольку ситуация меняется ежедневно. Немцы цепляются за каждый клочок земли. А Сухиничи вообще для нас и для них стали камнем преткновения. Противник прорвал фронт на участке Думиничи – Брынь, намереваясь соединиться со своей группировкой, обороняющей Сухиничи. Армия оказалась в трудном положении, фронт её сильно растянулся. Людские потери колоссальны. Некоторые батальоны у нас насчитывают по сорок-шестьдесят активно действующих бойцов.

Филипп Иванович остановил взгляд на представителях ОМСБОНа, пытаясь уловить их реакцию на свои слова, а затем подвёл итог:

– Поэтому в связи со сложившейся обстановкой решено ваши отряды временно оставить в распоряжении моей армии. Вы пока будете действовать здесь, в ближнем тылу немцев. Когда ситуация стабилизируется, мы перебросим вас по назначению.

Оказалось, что своё решение Голиков уже успел согласовать с Москвой. Лазнюку и Горбачёву оставалось только подчиниться приказу.

Вернувшись от командарма, Лазнюк был хмур.

– В чём дело? – спросил Егорцев.

– Отменяется наш переход через линию фронта, Михал Тимофеич, – не сразу ответил Лазнюк. – Вместе с горбачёвцами поступаем в распоряжение командира 328-й дивизии полковника Ерёмина. Будем вести бои здесь.

– Да-а-а… – протянул Егорцев.

Ему как замполиту было не с руки критиковать приказы командования даже один на один с руководителем отряда. А сказать хотелось многое. И то, что общевойсковые операции не их специфика, что каждый из бойцов – штучный товар и бросать их в открытый бой – верх безрассудства. Да и нужны ли были слова? Всё это Лазнюк знал и сам. Скорее всего, именно этим объяснялось его подавленное состояние.

– Какая конкретно поставлена задача, Кирилл Захарыч?

– Пока прибыть в Гульцово, где базируется штаб 328-й дивизии. С утра выдвигаемся. Вместе с горбачёвцами. А там уже слово за комдивом. – Лазнюк отхлебнул из кружки остывший чай и продолжил: – А сейчас спать, Тимофеич. Проконтролируй, чтобы бойцы как следует отдохнули, нам завтра силы ох как понадобятся.

Омсбоновцы рвались в бой с врагом, поэтому не восприняли новый приказ как что-то неприемлемое. Вопрос стоял в другом: их первоначальная подготовка носила специфический характер. А тут, со слов командиров, им предстояло «внезапными атаками, короткими, но быстрыми кинжальными ударами вынуждать противника останавливать наступление и заставлять его переходить к обороне».

К чести командующего 10-й армией следует отметить, что он прекрасно понимал истинное предназначение бойцов-лыжников и отдавал должное их умению и выучке. Поэтому приказал командиру 328-й стрелковой дивизии полковнику Ерёмину довооружить омсбоновцев станковыми пулемётами и использовать личный состав в основном для нанесения ударов по тылам и флангам прорвавшихся войск, запретив бросать в лобовые атаки.

Жаль только, что в итоге всё это осталось благим пожеланием. В плане вооружения лыжники даже потеряли, сдав по приказу командования на склады инженерного имущества имевшиеся у них в наличии подрывные и зажигательные средства. Для ведения боевых действий оставались только ручные пулемёты, гранаты, карабины и несколько автоматов. Ну а вместо внезапных ударов спецназовцам было суждено вести затяжные бои, в которых фланговые атаки мало чем отличались от лобовых.

В Охотном Ануфриев с несколькими товарищами расположились в доме крепкого старика в огромной белой папахе. Хозяин оказался на редкость душевным человеком: накормил бойцов дымящейся деревенской картошкой. Они угостили его концентратами.

Как оказалось, дедуля бил немцев ещё в Первую мировую. Разговорились, и он поведал много интересного из своего прошлого.

– Осенью 1913 года я был призван на военную службу, а в январе 1914-го прибыл в Симбирск, в 163-й пехотный Ленкоранско-Нашебургский полк.

– Ух ты! И как ты это выговариваешь, дедуля? – восхитился Юра Левитанский.

– Ну а как же, на всю жизнь запомнил. Но помню и как тяготило тогда рабское положение солдат. Мы же были полностью бесправны. Например, сидим в помещении взвода, занимаемся своими делами. Взводный унтер-офицер ни с того ни с сего как гаркнет: «Челаек!» По этой команде надо было всё бросать и моментально мчаться к нему. Если кто-то замешкался, следовало наказание. Он мог заставить нас приседать или ходить гусиным шагом столько времени, сколько ему вздумается. Кто не испытал гусиного шага, тому трудно понять, как это унижает человека…

– Дед, а царя приходилось видеть? – любопытствовал Левитанский.

– Было дело. В 1915 году, в Одессе, весной, как сейчас помню. Наш корпус специально отозвали с фронта для встречи с государем. Так вот, представьте, огромная площадь, на одной стороне войска, на другой – «верноподданные». В середине легковая машина, около неё мальчик, царский сынок, стирает перчаткой пыль с капота. Царь идёт по фронту, музыка, «Ура!».