Спецназовец. Взгляд снайпера

Косясь на темные окна своей квартиры, он попятился к машине. Там, в квартире, его почти наверняка поджидала засада. «Ай да полковник! – подумал он, ощупью нашаривая за спиной дверную ручку. – Говоришь, подчиненные под тебя копают? Говоришь, Зулус един в двух лицах? Этакий двуглавый змий: одна голова Молоканов, другая – Арсеньев… Кто же, интересно, эту вторую голову отсек? Да так ловко, прямо у меня под окнами! Молодец, полковник, добился-таки своего! Запорошил глаза, заставил убраться из дома и сделал, что хотел. Только вот с лючком у тебя вышел прокол, если б не лючок, меня бы сейчас, наверное, уже вязали. Как говорится, и на старуху бывает проруха… Ай да полковник!»

Дверной замок мягко щелкнул, под потолком неярко вспыхнул матовый плафон. Юрий сел за руль, ожидая окрика, а может быть, и выстрела из темноты. Но ни того, ни другого не последовало. Не успевший остыть двигатель завелся с полоборота; Якушев дал задний ход, переключил передачу, объехал «хонду» с хулиганским лозунгом на заднем стекле и мертвым водителем внутри, переключился на вторую и только тогда зажег фары.

Через пять минут он выбрался на пустое шоссе и, набирая скорость, повел машину прочь из города. Сна не осталось ни в одном глазу, усталость прошла, словно ее и не было. Юрий чувствовал себя бодрым, собранным, деловитым и готовым к нанесению ответного удара. Где-то на заднем плане присутствовала горечь разочарования в людях, но это чувство давно стало привычным, и на него можно было не обращать внимания.

Глава 15

Вскрыв гараж, Зулус с облегчением свалил на замусоренный пол тяжелый рюкзак, прислонил к стене футляр с винтовкой, тоже весивший немало, и, отдуваясь, присел на чурбак для колки дров. Он запыхался – давали о себе знать возраст, малоподвижный образ жизни и хроническое недосыпание. Ночной марш-бросок по ухабистому и темному лесному проселку дался ему нелегко, усталые глаза тоже чудили на свой манер: на краю поля зрения роились какие-то фосфоресцирующие пятна, временами складывающиеся в призрачные фигуры, которые таяли, стоило только сосредоточить на них внимание. Зулус понимал: организм не выдерживает заданного темпа, еще немного – и начнутся галлюцинации, а потом он просто ляжет, закроет глаза и уснет, предоставив событиям идти, как им заблагорассудится. Да, судя по всему, пришло время кончать с затянувшейся историей похождений кровавого серийного убийцы, пока за него это не сделал кто-то другой. Утешало одно: осталось совсем немного, уже завтра – да нет, сегодня, не позднее вечера, – все это кончится, и не как-нибудь, а именно так, как спланировал он. Эта партия останется за ним, противник уже не в силах переломить ее ход и вырвать победу. Зулус устал от крови; он чувствовал настоятельную потребность в передышке, но точно знал: когда силы восстановятся, а шум уляжется, он опять возьмется за старое – чуточку иначе, но непременно возьмется.

Угрюмый, застенчивый увалень, он много лет назад пришел в милицию по стопам отца, вняв доброму совету родителя. Родитель, хоть и не дослужился до больших чинов, был человеком проницательным и неглупым. Он вовремя сообразил, что мухи с оторванными крылышками, повешенная на дереве за гаражами кошка и одноглазая собака (которой непременно выкололи бы и второй глаз, не вмешайся случайный прохожий) – это не обычные проявления свойственной большинству детей бездумной жестокости, которая с годами проходит, как веснушки, а грозные признаки чего-то большего – потаенного, темного, чреватого не просто неприятными, а по-настоящему страшными последствиями. Как всякий стоящий мент, он был докой по части практической, прикладной психологии и точно знал: черного кобеля не отмоешь добела, а горбатого исправит только могила. Но, поскольку речь шла о его родном сыне, не пожалел времени и сил на то, чтобы направить наклонности отпрыска в относительно приемлемое русло и минимизировать последствия. Он проявил немало изобретательности и настоящий талант педагога, прививая сыну взгляд на вещи, который впоследствии должен был его если не спасти, то хотя бы отчасти оправдать в глазах окружающих. И тот, кого впоследствии за глаза прозвали Зулусом, вырос, твердо зная: зло должно быть наказано, оно заслуживает самой жестокой кары, а его носители не имеют права на существование. Клин вышибают клином, подобное лечат подобным; сам будучи злом, Зулус к семнадцати годам окончательно сформировался как убежденный, фанатичный солдат армии добра.