Спецоперация Крым 2014

Он чувствовал себя одиноким островком посреди могучей реки. И единственного сына его, Богдана, которому он по знакомству приготовил уже местечко в одесском штабе, и любимого внука Димушку, подхватила, унесла и обратила в свою веру вот эта нескончаемая людская река. И Севастополь, и весь Крым казались ему сошедшими с ума в угаре референдума, в этом стадном стремлении их в Россию…

Почему же куда-то подевались эти воинствующие хлопцы из «Правого сектора», из «Национальной гвардии», из партии «Свобода» и татарские единомышленники Джемилева, которые обещали удержать Крым в украинских стременах? Почему молчит украинская армия, которая еще недавно грозились дать отповедь «москалям»? Все их воинствующие обещания словно щепки сметает теперь вот эта бескрайняя людская лава, текущая к участкам для голосования.

И тут нехорошая, «зрадная» (предательская) мысль шевельнулась в голове Любецкого – он гнал ее вон, но она снова и снова упорно наступала: может, действительно правда на стороне этих людей? И если бы все они не чувствовали свою правоту, то и не вышли бы на референдум…

– Почему, почему, Леночка, все вот так вышло? – негромко и горестно говорил он, обращаясь к черно-белому портрету покойной жены.

Выпив еще одну рюмку водки, он решил позвонить своему старому другу и сослуживцу капитану II ранга в отставке Георгию Лозовому. После смерти Леночки Лозовой был в Севастополе единственным человеком, которому Михаил Иосифович с безоглядной искренностью всегда выкладывал свои сомнения. Он был для Любецкого кем-то вроде духовника.

Набрал Лозового, поздоровался и спросил с тоской:

– Скажи мне, Жора, почему Крым уходит в Россию? Ну, не может же быть так, чтобы раз – и отдать его Москве?

Лозовой выдержал длинную паузу. А когда заговорил, Любецкому показалось, что это говорит совсем другой Лозовой, чужой, сдавшийся обстоятельствам:

– Если бы мы твердо знали, что стоим на исконно украинской земле, то и вели бы себя совсем иначе… Мы бы утопили Крым в крови, погибли тут через одного, но эту землю не вернули бы. Но это, Миша, не наша земля… Потому украинские солдаты и офицеры, что на море, что на суше, лишь перья распускают. За стволы хватаются, а на спусковой крючок не нажимают. И не от страха, не оттого, что может пролиться кровь. А потому, что знают – не на своей земле они стоят. А кто за чужую землю умирать хочет? Была бы это украинская земля, наши люди батальонами и кораблями, полками и бригадами не перешли бы на русскую сторону…

Не дослушав друга, Любецкий опустил трубку. Михаилу Иосифовичу было одиноко, холодно, грустно. И лишь покойная молодая жена с застывшей улыбкой смотрела на него с черно-белого портрета на стене. Была бы Лена жива, поговорил бы с ней о том, что болит и выжигает душу, стало бы легче…

– Вот такие дела, Леночка… – сказал он и стал надевать пальто.

А потом шел долго по запруженному праздничным народом городу. Осознавая, что он на чужом празднике…

– Батя, ты чего такой хмурый? – вдруг сказал ему незнакомый веселый хлопец, широко расставив руки, – Поздравляю, мы уже, считай, в России!

Любецкий с трудом улыбнулся ему и пошел дальше. И остановился лишь перед воротами военно-морской академии. А там долго стоял в задумчивости, высматривая что-то сквозь чугунную ограду. Неподалеку, на плацу, выстраивался для инструктажа очередной караул. И в черном строю вооруженных автоматами и штык-ножами нахимовцев Михаил Иосифович увидел того, к кому шел – Димушку, родную душу.

Когда после инструктажа офицер подал команды «Смирррр-но!», «На-ле-во!» и «Шагооооом-арш!», когда строй дружно взял ногу, Димушка взглянул на ворота и увидел деда. Он кивнул ему, давая знать, что видит Михаила Иосифовича.

А Любецкий стоял у чугунной ограды, вспоминая, как так же приходил к воротам училища проведать сына Богдана. И Богдан – такой же розовощекий, как Димушка – несся к нему по диагонали плаца с неприличной для нахимовца мальчишеской прытью. Вот и Димушка бежит уже к воротам:

– Привет, деда, что случилось?

– Нет-нет, все нормально. Просто пришел проведать. Давно не виделись. Как у тебя дела?

– Все нормально. У нас теперь новый начальник. Сегодня всем курсом на референдум ходили… А ты чего такой грустный? Приболел?

– Все нормально, Димушка.

– Деда, я когда в увольнении буду – обязательно зайду. Поговорим, в шахматы поиг…

Димушка резко принял стойку «смирно» и лихо козырнул заходящему в КПП капитану II ранга. Сказал тихо:

– Это наш новый курсовой… С корабля, пришел. Не то, что Стельмах…

– Это что за пижонство? – вдруг строго сказал внуку Любецкий, – Ты на первом курсе, а честь офицеру отдаешь не по уставу! Почему пальцы врастопырку? Почему левая рука к бедру не прижата?

– Товарищ капитан I ранга, есть отдавать честь строго по уставу! – с улыбкой отчеканил Димушка крутнулся через левое плечо и умчался в общежитие.

Любецкий смотрел ему вслед до тех пор, пока Димушка не исчез за углом штаба.

А потом Михаил Иосифович по тем же веселым, запруженным праздничным народом улицам Севастополя пошел к дочке и напросился погулять с внуком Ванечкой.